Матвей Осодоев - Зов

— Не возьму… в толк… почему жеребец… онго? Не мерин — жеребец… А?

Дардай осуждающе головой качал:

— А ведь так… никуда не деться! Сэрэн, уж я точно знаю, богохульником был, греха не страшился… Я свыше получил подтверждение: он сам освятил жеребца в онго. Как в насмешку!

— Помилуйте…

— В насмешку… точно.

— Неужели мог пойти на такое… ай-ай! — Старуха затряслась снова.

— Вот и расплата за великий грех! Близка…

— Помогите им, святой отец…

— Стараюсь, как же… однако — боги!

Дардай косился на старуху: какое впечатление производят его слова?

— А Сэсэг… мальчишка ее… что они делают? Зайди к ним — в сенях остановись. Там голова и ноги пегого жеребца лежат! Почему не захоронили? Подсказывал им, что надо… Не грешно разве? А тэнгэри — он ви-и-дит… И бог лошадей — простит ли?

Бабка Шатухан выскочила от шамана с такой тяжелой головой и ощущением подкатывающейся тошноты, зябкой слабости в ногах — будто угорела. Хватала ртом морозный воздух — и не могла вздохнуть… Наконец отдышалась. Сразу же побежала по дворам — рассказать, что от святого услышала. Ей жалко было Сэсэг, но промолчать сил не было.

Круглились в испуге глаза женщин, робко и с жалостью поглядывали они в сторону дома табунщика Сэрэна… Что-то будет?

В Улее вечер. Легкая поземка змеится меж домами, лижет дорогу. Все кругом в неровном и пугливом лунном свете. Дымы из печных труб кудрявятся, размазываются ветром на фоне сизого стылого неба, редко усеянного маленькими звездочками. Где-то на окраине громко, протяжно скулит собака, словно жалуется на что-то всему белому свету…

Учительница Дарима Бадуевна спешит в школу: там должны собраться старшие ученики, те, что работают. Приходят они теперь раза два-три в неделю: кто с фермы, кто с пилорамы, кто прямо из леса… Война заставила их принять на свои худенькие плечи заботы ушедших на фронт отцов и старших братьев.

Для нее они — те же дети, подростки. Лишь непослушнее сделались их загрубевшие на стуже пальцы, когда берут они тоненькую ученическую ручку… Сколько любви и жалости у нее к этим взрослым детям.

Она родилась здесь. Рано лишилась отца и матери. Ее, сироту, поддержали земляки, дали возможность учиться. Окончила педучилище, а затем и учительский институт. Конечно, сразу же вернулась сюда, к своим, в родной Улей. За добро добром платят… А глубже разобраться: счастье ее в том, чтобы вывести детей в жизнь — вывести грамотными, сильными, добрыми. Чтоб шли ее дети в жизнь без той робости, боязливости и неуверенности, что были когда-то в ней самой из-за сиротского ее положения… Ах, если бы не эта ненавистная война!

Школа стоит в отдалении от других домов — на бугре. Несколько высоких кедров, будто недремлющие воины, сторожат ее. Дарима Бадуевна еще издали заприметила, что ребята уже в сборе, но не в классе — во дворе. Веселые голоса и звонкие удары топора, гулкое жужжание пилы доносились оттуда…

Оказывается, мальчишки увидели, как мучается с тяжелым колуном школьная уборщица бабушка Наран, рубит сучковатые поленья, а те не поддаются, — и сами взялись за дело. Отобрали тяжелый колун у старушки, кто-то за двуручной пилой сбегал — и закипела работа! А застрельщик всему — Дарима Бадуевна тут же догадалась — Ардан! Как хорошо, что он наконец-то выбрался, заглянул в школу. Вот кому б учиться и учиться — светлая у мальчика голова, на лету он все схватывает…

Ребят было шестеро. Когда вошли в класс, четверо, сдвинув головы в кружок, сели у лампы, Ардан и еще один мальчишка пристроились у печки. Пламя от березовых полешек яркое, веселое, в поддувале гудит, словно один сильный голос выводит монотонную песню…

Взглянула на Ардана — тот, сосредоточенно вчитываясь в строчки учебника, рассеянно грызет ноготь. Улыбнулась, окликнула негромко:

— Ардан…

— Что, Дарима Бадуевна?

Не понял — снова палец ко рту…

— Ардан, после уроков возьмешь у меня для ногтей ножницы…

Смутился:

— Простите, Дарима Бадуевна.

Какой славный парень! Когда Дарима Бадуевна смотрит на него, и радость и жалость — все вместе — в ней. Вот из кого вырастет честный и душевный человек… Но каждый взрослый так умеет работать, как этот мальчик. И ведь отсюда, из школы, до порога его родного дома в Шаазгайте — десять километров зимней дороги! А все равно тут он, в школе; хоть отстал от сверстников, однако тянется за ними: переживает, как бы неучем не остаться!.. Своего серого конька он, наверное, в конюшне у Намсарая поставил. Если бы не Намсарай, не его заступничество, навряд ли отстояли бы Ардана на правленческом заседании. Яабагшан кипел, как самовар, — щеки тряслись! Чего в нем больше — равнодушия к судьбам других или желания свести счеты с теми, кто ему когда-то чем-то досадил…

Дарима Бадуевна очнулась от своих дум, подошла к Ардану, села рядом с ним, взяла его тетрадь. Ход решения задачи верный, да вот в расчетах… Стала объяснять.

И вдруг…

Распахнулась дверь, впустив облако морозного воздуха, и из этого облака шагнул Яабагшан. Бывает же так: о ком подумаешь — он тут как тут, легок на помине!

Подслеповато щурится, всматривается…

Ребята встали.

Бабушка Наран шевелила кочергой угли в печке.

У Даримы Бадуевны — камень на душе. Давит. Зачем пожаловал Яабагшан? Она замечает: после того, памятного всем их столкновения Яабагшан, как осторожный зверь, словно бы идет по ее следу… Неприятно встречаться со взглядом его холодных глаз — в них таится какой-то скрытый умысел, обещающий неприятности в скором будущем…

— Ого, да тут ликбез! — хрипло, с коротким смешком сказал Яабагшан. — Как в тридцатые годы. В какой же класс перешла ты, бабка Наран?

Старушка не отозвалась на насмешку, даже не обернулась: по-прежнему била кочергой по догорающим углям — но теперь сердито, с досадой.

— У нас занятия, — сухо произнесла Дарима Бадуевна.

— А по-че-му? — раздельно, по слогам, спросил Яабагшан. Было заметно, что он крепенько выпил; сивушный душок повис в классной комнате. Повторил: — Почему?

— Эти дети днем работают. Вам ли, исполняющему обязанности председателя, не знать…

— Неправильная постановка вопроса. — Яабагшан усмехнулся. — Работники — они действительно должны знать своего руководителя, а ему всех не упомнить… Однако чьи же тут ребята?

Подходил поочередно к каждому, вглядывался, спрашивал…

Внутренне напрягшись, ждал Ардан…

— А ты почему здесь?! — изумился Яабагшан.

Ответила Дарима Бадуевна:

— Ардану труднее, чем остальным. Живет дальше всех от школы, должность у него ответственная — табунщик, и сюда, на занятия, не чаще раза в неделю приезжает… А почти месяц совсем не ездил. Вот после перерыва — первый раз… Ему учиться надо! И мы с вами в ответе за это перед его отцом-фронтовиком.