Матвей Осодоев - Зов

Председатель покачал головой:

— Эх, молодо-зелено… И сразу — не могу! Кончай давать волю малодушию. Быстро сломишься. Надо быть как кремень. Или насовсем уходи из сельского хозяйства! Оно слабонервных не терпит. Понял? А теперь по существу. Голову ломал? Какой выход?

— Если механизаторов-пенсионеров привлечь на ремонт? Говорил кое с кем, но не очень-то они…

— Гм!.. Еще?

— Эрбэд Хунданович сказал, что десятиклассники, как только экзамены сдадут, приходят…

— Шалопаи!

— Но они тракторы и комбайны знают, имеют удостоверения… Ремонт — как первоначальная практика. Первая самостоятельная работа. Проверка. И посадим их на те тракторы, что сами они отремонтируют. Эрбэд Хунданович поддерживает…

— А что же ты ко мне лезешь с этим, коли вы с Эрбэдом решили все, а? — Глаза председателя недобро сузились. — Пенсионеры, школьники… А сам чуть ли не увольняться надумал! С чего бы? Принимай сопляков — и действуй.

— Но…

— В том-то и дело, что «но»!

— Если мы не посадим школьников на технику, а дадим им, например, вилы, лопаты, грабли — они ж разбегутся. Интерес должен быть. Они ж молодые…

— Ты ко мне обратился, или я к тебе… за политграмотой? — Мэтэп Урбанович нервно постукивал карандашом по столу. — Тебе кем следует быть в колхозе — практиком или теоретиком? Помолчи, когда старший говорит! И мотай на ус… Возьми меня, к примеру. Не выполню я квартального или годового плана — что будет? Три шкуры с меня сдерут, заставят выполнить. А ты мне про школьников, пенсионеров… Я не школьный учитель и не заведующий отделом социального обеспечения! Я председатель колхоза! Это ты за моей спиной, а мне не за кого спрятаться… И опыты ставить, экспериментировать не могу. Как с твоими сопляками из школы… Только наверняка, только проверенно! Дошло? Так надо работать.

— Жизнь меняется…

— А мясо, молоко, хлеб другими не стали! — Мэтэп Урбанович, успокаиваясь, говорил уже тише. — Я не против: экспериментируй со своими юнцами… А в главном сделаем так: сегодня свяжусь с директором одного из городских предприятий — они в порядке шефства пришлют ремонтную бригаду. Составь список, по каким специальностям…

— Немедленно, сейчас же сделаю, Мэтэп Урбанович.

— Обеспечь: жилье, свежие продукты… Как положено, короче.

— Само собой…

— И не обижай их, когда станешь закрывать наряды. Но при этом каждого нагружай, чтоб оглядываться им некогда было…

У Мэргэна гора с плеч: будут ремонтники!

А председатель говорил с отеческой ласковостью в голосе:

— Неразрешимых проблем не бывает. Чаще обращайся. Это тебе школа на будущее. И прошу: не паникуй. Никогда! Пока я на этом месте — с любой задачей справимся. Я, между прочим, на тебя очень надеюсь. Не подведи…

Дулан уже не знала, куда деваться от Болота… Так, поглядеть, парень смирный, стеснительный даже, но — и упрямый! А точнее определить — настырный. По отношению к ней, во всяком случае.

Едва ли не каждый вечер, как только возвращалась она из Дома культуры, он где-нибудь подкарауливал ее. «Люблю тебя, в покое не оставлю, слушать ничего не хочу!..»! — вот его слова.

Парни и девчата проводят ее до калитки, а Болот, оказывается, прячется за крыльцом. Она за ручку двери — он перед ней… И по-другому было: за дверью, в темных сенях, ее поджидал. Напугал — не пересказать…

Дулан подумывает даже: не пожаловаться ли отцу? Пусть отец встречает ее из Дома культуры… Однако совестно. Не, маленькая же! Смеяться над ней будут.

А всего хуже: перед Амархан стыдно. Знает Дулан, что та давно любит Болота. Появится на танцах — и одиноко подпирает спиной штакетниковую ограду, в глазах тоска… Постоит-постоит немного — и уйдет незаметно.

Что делать?

Сегодня, в воскресенье, Дулан пошла на хитрость. Танцы еще были в разгаре, когда она, договорившись с дедом Зурой, что он выключит аппаратуру и сделает все как нужно, — оставила танцплощадку, торопясь, побежала окольным путем домой…

Каково же было удивление Дулан, когда, загораживая ей дорогу, от калитки ее дома отделилась неясная в сумерках фигура… Он — Болот? Нет, это женщина, девушка…

Амархан?!

Она!

— Ну, здравствуй, — сказала Дулан. — Меня ждешь?

— Тебя, тебя! — голос у Амархан был таким, что вот-вот на крик она сорвется…

— Пойдем в дом.

— Нет уж! Тут мне объяснишь!

— Что?

— Не притворяйся, я все знаю. В городе своего не добрала, сюда приехала парней завлекать?

— Зачем ты так, Амархан?

Дулан попыталась успокаивающе, ласково взять Амархан за руку, но та резко отдернула ее.

— Не приманивай больше Болота. Он не нужен тебе!

— Конечно, не нужен…

В голосе Амархан по-прежнему чувствовалась непримиримость:

— Поживешь здесь — и уедешь. А Болот в дураках останется! У разбитого корыта.

— Да выслушай ты меня, Амархан. И куда это я должна уехать?

— Не ты первая, не ты последняя… До тебя тоже в Доме культуры были. Где они?

— То они, то я!

— Надоест забавляться… уедешь! К чистеньким женихам. А наших не трогай. Заруби это себе на носу!

Дулан сдерживала себя, понимая, что не легко дался Амархан этот шаг — подкараулить «соперницу» для разговора… Грубит? Это она от ревности, от обиды.

— Сама не знаю, как объяснить Болоту, чтобы не ходил следом, — как можно спокойнее и доверительнее заговорила Дулан. — Непробиваемый! Я и сегодня, видишь, сбежала пораньше… Уже боюсь его.

— Не пара он тебе.

— Что ты заладила… Не в этом же дело! Слышала, наверно, что жду… ну, что есть у меня парень, наш, халютинский. Вот-вот из армии вернется. Зачем же мне Болот? Да чтоб всякие ненужные разговоры…

— Это правда?

Теперь уже Амархан схватила ее за руку — крепко и благодарно.

— Я тебе разрешаю… даже прошу, Амархан! Скажи об этом Болоту.

— Даже не знаю как…

— Ведь любишь его! А то разве пришла бы… разве стояли бы вот так сейчас… Я желаю тебе счастья с Болотом.

— Сбудется ли…

— Ты, оказывается, вон какая… Умеешь бороться за свою любовь. А если… если мой начнет за другой бегать — я не смогу так…

— Любишь — то сможешь.

Долго они стояли у калитки, делясь своими сердечными тайнами, и хорошо им было в этот час, как хорошо бывает лишь в юности, когда легко веришь в то, что завтрашний день, словно по волшебству, унесет все тревоги и щедро одарит желанными радостями…

Болот заметил, что мать чем-то расстроена. Обычно за ужином, когда соберутся они после работы, она весело рассказывает, как день прошел, что у них на ферме было, какие новости услышала, и его дотошно расспрашивает. А сегодня, сразу видно, не в настроении: ест вяло, неохотно, роняет скупые слова. Не улыбнется, не пошутит… Заглянул в глаза ее — тяжелые они, в тревожной озабоченности.