Матвей Осодоев - Зов

— Постарайся, сынок… Не подведи!

— Ур-ра! — закричал Ильтон; в руках его появилась бутылка шампанского, звучно ударила пробка в потолок… Дулан подала два бокала.

— Сначала вам, друзья, — протянула она бокалы Амархан и Болоту. — Чтоб радость вата была такой же полной!

— Экие своевольники, — пробурчал Чулун-ахай. — Обождать не могут… Я ж еще свидетельство о браке не вручал, главный государственный документ!

— Э-э, они еще, глупые, потеряют его, — сказала тетушка Шабшар и ловко перехватила из рук председателя лист плотной бумаги с жирно поставленной гербовой сельсоветской печатью. — Понадобится — у меня возьмут. Я им вместо сельсовета буду!

Даже Чулун-ахай — вслед за остальными — засмеялся… А тетушка Шабшар крепко поцеловала Амархан, затем сына — и, прослезившись, свое напутствие произнесла:

— Не хуже, как у других, чтоб… Не на посмешище чтоб! Живите по-человечески.

Поклонилась, рукой к двери повела:

— Теперь я и молодые мои просим в наш дом. Отпраздновать. У нас дом тесный, однако каждому желанному гостю место найдется. А уж без крыши моих голубков колхоз, думаю, не оставит. Для кого тогда колхоз дома строит? Не для таких ли, как они? Она доярка, он тракторист — это ж какая важная семья получилась! Дадут им дом — там и большую свадьбу сыграем. А пока — в те стены, что есть у нас, милости просим…

— И другого ничего не может быть! — задребезжал с порога всем знакомый голос деда Зуры. — И тоже ответственно скажу… Еще в газетах напишут, какие это люди, Болот и Амархан, еще, дайте срок, от них такие акамедики народятся… и уж тогда в газетах точно пропишут! Активные комсомольцы, горячий народ!.. Мир да согласие вам, детки… чувствительно даже смотреть на вас, вот вы какие.

И старик, стянув с головы картуз, подошел к Болоту и Амархан, каждому из них потряс руку. Обратился к Шабшар:

— Веди нас. Святое дело это… за молодых-то!

Чулун-ахай сказал, что забежит через полчаса, а все другие вышли на улицу, где тут же на глаза им попался Хара-Ван — подавленный и грустный.

Болот пригласил:

— Пойдем с нами.

Хара-Ван поздравил, добавив:

— Вот молодцы вы какие…

Болот сказал ему:

— И тебя скоро поздравим.

— Ну, — Хара-Ван губы скривил, и трудно было понять, что имелось в виду под этим пренебрежительно неопределенным «ну».

— А чего, — поддакнул дед Зура, — и женим, и поздравим. Дай срок!

— Был он, срок, да вышел. — И Хара-Ван, не желая, видимо, чтоб о нем говорили, похвалил Амархан: — Такая ты сегодня… лучше не бывают!

— Невеста, — сказал Ильтон, — как положено…

— Жена, — перебил его, улыбаясь, Болот. — Моя жена.

И теснее прижал локоть Амархан к себе, с волнением ощущая тепло ее тела… Взял в свою ее ладонь: не было уже прежнего — того, что почувствовал в сельсовете, — холода в пальцах Амархан. Подумал: «И все на этом… Она жена, я муж… хотел я этого?»

Смеялась сзади Дулан, щебеча о чем-то с Ильтоном и Хара-Ваном, которых вела — сама посреди них — под руку.

Болот сильнее сжал пальцы Амархан — и та ответила ласковым пожатием…

В Халюте на неделе это были два самых заметных события, о которых говорили: что Шабшар взяла в невестки сироту Амархан и, конечно, то, что в Доме культуры прошло торжественное собрание — вручали аттестаты о среднем образовании и комсомольские путевки с направлением на работу в колхоз всему выпускному классу Халютинской средней школы. От имени выпускников выступил сын председателя, Долсон, и он сказал:

— Мы дали друг другу обещание, что каждый отдаст родному селу не меньше двух лет, а потом уж будем решать свою судьбу дальше — кто как хочет. Но надеемся, что эти два года определят путь каждого из нас на всю жизнь: он должен начинаться и продолжаться на отчей земле!

Эрбэд Хунданович вышел из-за стола президиума и обнял паренька. Зал разразился аплодисментами…

Мэтэп Урбанович от выступления отказался — сидел с невозмутимым и, по обыкновению, хмуровато-озабоченным лицом. Проницательные люди могли прочитать его мысли: я, дескать, вовсе не против этой шумной затеи, но и верю в то, что она состоится, с трудом… пробуйте, если охота!

В это самое время произошли события в Тагархае…

В полночный час, когда еще Дугар и Маргу не вернулись из Дома культуры, где как раз проходило чествование выпускников и был после большой концерт и танцы, — Халзан по давней привычке перед сном вышел осмотреть все хозяйство летника.

Ночь стояла темная, с тяжелыми тучами по небу, с дальними, над хребтом, вспышками молнии. Надо было ждать грозу. С низовьев наплывала туманная сырость…

Но свиньи в загонке вели себя спокойно, и Халзан подумал: «Нет, пожалуй, не будет ливня. Сейчас бы уж почувствовали приближение грозы, хрюкали б, шныряли из угла в угол с зажатыми в зубах щепками, прутиками…»

Однако неспокойно вел себя старый кобель: не угодничал, не лез под ноги, а настороженно смотрел в сторону избы Митрохиных, глухо рычал…

— Чего ты, блохастый, — сказал ему Халзан, — не рысь ли чуешь? Сегодня видел я ее следы у реки, на песке… Такие лапищи — о-го-го!

Вдруг возле митрохинского подворья надрывно заревели автомобильные моторы, — и вскоре, тускло посвечивая малыми фарами, выехали оттуда на дорогу две машины. Миновав мостик, водители включили дальний яркий свет, заметно прибавили газу — и автомашины на большой уже скорости помчались к трассе… Халзан, который до сумерек заготавливал слеги в березняке, целый день, почитай, не видел Митрохина, не видел и приехавших в Тагархай, — сильно удивился: что это за поздние гости такие? И машины, видно, не пустые — с грузом пошли!

Он свистнул собаке — и направился к темной, без света в окнах, избе Митрохиных.

Но что это?

Ворота были распахнуты настежь. Не залаяла, как бывало, белогрудая сучка…

«Неужто этот пришелец-скиталец все-таки удрал? — У Халзана от возмущения даже пальцы задрожали, никак не мог вытащить из пачки папироску. — Тайком?! Распродал живность, деньги в карман, и после десяти лет, когда обжился, оперился, в достаток вошел, наградами отмечен — снова в бега? Куда теперь? Где еще выгоднее, где легче работать?.. А на колхоз ему наплевать?»

Рывком открыл Халзан дверь в избу (которую колхоз построил!), нашарил рукой включатель… Вспыхнувший свет обнажил пустые углы, голые стены. Так и есть: сбежал! Лишь в спаленке Маргу, куда Халзан тоже заглянул, все оставалось на местах: по-девичьи аккуратно заправленная кровать, бельевой шкаф с зеркалом, маленький столик с книгами на нем и всякими безделушками — баночками, флакончиками, коробочками… И на кухне, где он, Халзан, не раз сиживал с Николаем Митрохиным за бутылкой вина в долгих, особенно зимой, разговорах, было оставлено кое-что из посуды: кастрюля, чугунок, две пиалы, тарелка. На захламленном огрызками, шелухой от яиц столе (второпях, видать, закусывали) белел листок из школьной тетради с наспех нацарапанными словами. Поднес Халзан его к глазам поближе, прочитал… Это, оказывается, Николай дочери оставил, Маргу. Вкривь и вкось разбегались по бумаге торопливые фразы: