Матвей Осодоев - Зов

— А огород? Поглядели б, чего она, чушка, наделала на огороде. Весь перепахала. Останусь без картошки…

— Дураков нашел? — Председатель опять кулаком пристукнул. — Себя самого, смотри, не обхитри. Свинья — трактор, что ли? Могла она изгородь так переломать? Подстроил, стервец!

— Что вы меня… словами-то.

— А кто же ты?. У Ермоона всего-то одна эта свиноматка, завел, чтоб приплод получить… Работает он так, что ловчить, не в пример тебе, некогда ему… Кого ты обидел? Была бы воля на то — по роже бы толстой тебя сейчас… У-ух! Молчишь? Погоди, заставят тебя ответить. Стелиться под ноги, как тряпка, начнешь… Увидишь милицейские погоны в своем доме. Сейчас в свинью, завтра в человека выстрелишь.

Председатель кипел. Видно, не только свинья Ермоона была тут причиной… Под самое дурное председательское настроение влетел он, Баша.

И попросил униженно:

— Не надо милицию, Мэтэп Урбанович. Отдам я ему свою свинью. И за потраву не потребую.

Однако еще не все, кажется, перегорело в председателе — и опять слова его были тяжелыми и оскорбительными; кричал, округляя глаза:

— Подлец! Ты руку не на свинью поднял — на Ермоона. На честь его! Привык, что все купить можно… И тут: своей чушкой откуплюсь. Да? Не-ет, пусть закон решает, перед законом ответь, паршивец!

Но и Баша — при всей его трусости перед начальством — не был крепок на терпение. Ему тоже кровь ударила в голову — и завопил он:

— Это я глухой стеной отгородился? Закон? А где ваши глухие стены? Их только наши колхозники не видят! А не туда ли я пиломатериалы и все другое возил? Не туда ли, на дачу к вам, для полов теплое покрытие увез? Целых три рулона. А его на детский сад, между прочим, выписывали… Вот так! Это закон или не закон? С какой стороны подступиться к нему? А вы… вы!..

Но наткнулся на глаза председателя — как черные, пронзающие насквозь стрелы были они — и… сразу слабыми, ватными стали ноги. Молитвенно руки сложил на груди, согнулся:

— Простите, Мэтэп Урбанович… простите, век ваш… до скончанья дней… для вас…

— Вон!

И пулей Баша вылетел на улицу.

Пока усаживался в «Жигули» — председатель сельсовета, Чулун-ахай, оказался рядом. Шел, наверно, в колхозную контору.

— А… ты, — сказал с пренебрежением, — стрелок из поганого ружья. — И грозно пообещал: — Вызовем тебя на исполком сельсовета, а пока пиши объяснение, почему посмел стрельбу открыть, почему ветерана войны обидел. Участковому понадобится такое объяснение!

«Пропал», — убито подумал Баша, и больше всего угнетало, что лишился главного защитника своего — Мэтэпа Урбановича. Дернула же нелегкая — вывалил все! И сам себе не верил: как посмел-то?..

У Ильтона день начинался и заканчивался одним: скоро ли увидятся они с Дулан? И только в кабине трактора, за рычагами, приходило успокоение. Казалось ему так: я работаю, на своем рабочем месте нахожусь, и она, Дулан, тоже занята работой… Все нормально — как надо, как положено. Но кончились дела — скорее нужно быть вместе… И спешил тут же отыскать Дулан. «Ждала? А я — вот!»

Когда же узнал, что вытворил отец — прибежал домой, схватил ружье и, выскочив во двор, хрястнул им по столбу… Куда что полетело! И приклад с цевьем вдребезги.

Вот так!.. Что еще?

Но что — когда ни отца, ни матери дома не было. Кому скажешь, кто услышит?

Шел по улице — и глаза было стыдно поднять. Что теперь люди говорят… что у них на языке!

А Дулан? И перед ней было стыдно, хотя знал: поймет, она-то уж все поймет!

«Придется из дома уходить, — сказал себе, и это решение, понял, станет для него твердым, окончательным, не изменит он ему. — Но куда? К Ермоону — в зятья? Так вот, сразу… Нет, не годится. Буду просить у председателя квартиру. Даст ли?»

С думами об этом и работал весь день до вечера: выпал ему наряд возить кирпич на строительство комплекса — с межколхозного кирпичного завода, что находится километрах в восьми от Халюты. В сумерках, когда уже хотел на стоянке тракторов отцепить тележку, — заместитель председателя Нагаслаев, он же и непосредственный их, механизаторов, начальник, попросил: «Если не очень, Ильтон, устал и сможешь — сгоняй-ка еще в райцентр: там возле Сельхозтехники механик с ящиками ждет. Не оставлять же его ночевать там. А в ящиках оборудование для агрегата по изготовлению витаминной муки… Сделай, пожалуйста, я тебе двух грузчиков в помощь дам, хорошо?» Я хоть за день Ильтон изрядно наломался, двенадцать часов в кабине почти безвылазно пробыл, но на просьбу главного инженера отозвался по-армейски: «Есть съездить в райцентр!»

Вернулся в Халюту, и разгрузились когда — вовсю звезды на небе сверкали, во многих домах огни уже погасли. На часы взглянул: ничего себе — первый час ночи?

Некогда было переодеваться: не побежишь же для этого домой… Стянул лишь пропыленную куртку, умылся из пожарной бочки застоявшейся водой. И — к Дому культуры, хотя уже знал: музыки не слышно — значит, и танцплощадка опустела. Но, может, Дулан в своем кабинете?

На полпути попался навстречу дед Зура, остановил:

— Нет уж там никого… Давай закурим. — И сказал старик: — Сегодня в зале танцы были. На улице комары донимают. Особливо девок грызут! Твоя ни с кем не танцевала, лишь на пианине играла. Парторг-то наш, Эрбэд, говорил, что скоро еще одна такая пианина поступит. Для детей. Они еще в штаны делают, а их на таком инструменте обучать будут. Вот жизнь пошла! А что через тридцать — сорок лет будет — не думал?

— Нет, — рассеянно ответил Ильтон, размышляя, как же ему встретиться с Дулан. А если она уже спит?

— Не озирайся, — дед Зура рассыпался дробным смешком. — Она минут десять тому как домой побежала. Но с отцом-то чего делать будешь? Уже пальбу устроил он. А завтра что отмочит? За тебя, что ли, примется? Не мне, мол, так и не Ермоону. Я без сына, а тот пусть без зятя остается!

— Ну, дед, — обиделся Ильтон, — что говоришь-то?!

И пошел прочь.

— Погоди, я ж шутейно, — закричал в спину ему старик, сам, скорее всего, понявший, что лишку дал. — Я к тому… ты умный, девка всем на загляденье… не подчиняйся очумелому отцу своему, делай, как любовь велит! Э-эй!.. Слышишь… Ильтон!

Голос деда Зуры глухо звучал в плотной ночной тьме.

Ильтон уже почти бежал к подворью кузнеца. «Постучусь к ним, — решился он. — Дядя Ермоон меня не погонит. Откроюсь, что не могу без Дулан… А завтра, поутру, из своего дома уйду. Мать жалко… А по-другому как?»

Еще издали он заметил, что Дулан стоит с кем-то возле своей ограды: выглянула из-за тучки луна — и тускло осветила все вокруг. Показалось, что тот, другой, держит Дулан за руку… Ну да! Только не держит, а то и дело хватает за руку, — Дулан же вырывает ее. И загораживает он собой калитку…