Владислав Смирнов-Денисов - Дурман-трава

Родька икнул.

— Так говори!..

Терентий медленно осмотрел Родьку с ног до головы, будто прицениваясь. Тот даже скривился, увидев такой взгляд.

— Ты что задумал? Не рехнулся ли, Тереха?

— Когда к большой зимовке доберемся, с Сухарем увидимся. Без него эта затея может не получиться, слишком тяжело будет. Он нужен, хоть и сволочь.

— Грабануть Сухаря? — крикнул Родька. — Во даешь! Его стоит, гада. Только я с валютой дела иметь не хочу, — весело пропел Родька.

— Там поймешь, не будем спешить… А пока надо добраться до большого зимовья, все хорошо обдумать. А дело, Родька, чистое, честное, зуб даю, хорошее дело! И в этом нам поможет, ты даже и представить не можешь, Родька, моя женка. Она теперь близко от нас. Не в смысле дела, но деньгами для его осуществления, снаряжением… Это точно. Пока же не будем спешить… Скажу только, что Манка в этих краях живет, да ты и сам знаешь, видел ее во время свидания. Нет у нее никого на свете — я да мой сын. Меня она, может, и до сих пор любит. Она учительницей в леспромхозном поселке… Ну ладно, не об этом сейчас… Как-нибудь еще поговорим. Как сейчас она меня встретит?

На перевал в Раздольную долину добирались до полудня, потратив на три километра пути несколько часов. Когда поднимались, слышали лай собаки, принесенный издалека утренним ветром.

На седловине торчали из сугробов малахитовые горбы обнажений, выветренные сквозняком. Воздух напружно давил в грудь, дышать было трудно. Из-за близкой скалы выползло яркое солнце — открылась ослепительная, замурованная в снега Раздольная долина. Слева и справа ее склоны окаймляла темная гряда лесистой тайги. Громадные пихты, кедры, сосны, ели в той долине, казалось, вздохнули, освобожденные утренним упругим ветром от снежных спудов. Будто ожив, дышали они могучей кроною, шевеля синевой ветвей. От них плыл прогретый хвойный дух. Внизу по дну долины тек меж камней прозрачный ручей.

Глубоко проторенная Сухарем снежная тропа вела в глубь долины по ручью, местами уже изъеденная горячим солнцем, подмытая весенним таянием. Ветром, летевшим из южных долин, донесло до перевала запах дыма.

К концу дня увидели дым, им отчетливо был слышен теперь и лай собаки.

Терентий волочил Родьку, глубоко зарываясь в водянистый талый снег. Дым не пугал, грел сердце; кто, кроме Сухаря, мог быть сейчас в этом непролазном краю тайги, вот только лай собаки казался неуместным, навевал беспокойные мысли.

— Приблудная, — решил Терентий, — или кто-нибудь из охотников застрял с промыслов в большом зимовье до прихода геологов.

— Тереша, а может, Сухаря повязали, и пост выставили? Может, это овчарка ихняя брешет?..

— Куда теперь деваться, Родя. Пост так пост, и то лучше, чем с голоду в снегу дохнуть, — отвечал он спокойно, без боязни.

Русло ручья, ставшего уже довольно широкой рекой, делало за редким перелеском поворот — оттуда несся грозный, басистый рокот водосброса.

— Вот и подходим, Родь. Потерпи, помокни еще чуток, — Терентий обернулся к лежащему на волокуше Родьке. — Слышь, иль ты вымер?

— Слышу.

— Там, где шумит река, — большое зимовье.

Скоро с высокого крутого поворота реки проглянулась просека, ведущая напрямик к широкой поляне. Дым шел из избы, крытой позеленевшей щепленой доской. Отсюда, с бугра, было видно, как парит зелень крыши под горячим солнцем.

Подошли ближе. Ухоженная изба отапливалась не по-черному, как прошлая избушка. Поставлена она была на высоком левом берегу неподалеку от водопада. Поодаль виднелись навесы из горбыля, а ближе к реке Терентий приметил небольшой сруб.

— Баня! — чуть не крикнул он. — Слышь, Родька, тут все коммунальные услуги имеются.

— Слава-то богу, — отозвался снизу Родькин голос, — погреемся, похлещемся. Любимое занятие мое.

Рядом с баней, ближе к воде, показалось, зашевелился вдруг большой черный камень… Собака была очень крупных размеров, под стать хорошему северному волку, если не крупнее. Терентий наблюдал, как пес встал на ноги, широко зевнул и, выставив вперед лапы, томно потянулся, изогнув дугой большое свое тело. Встряхнувшись, он медленно повернул квадратную морду, внимательно глядя на пришлых людей, потом неторопливо побрел в их сторону. Родька, приподнявшись на локтях, с ужасом наблюдал за приближающимся псом.

— Не люблю собак! — тихо изрек он и, втянув голову в плечи, громко икнул.

— Охотничья. Не бойся, Родь, — улыбнулся Терентий, глядя на испуганную физиономию приятеля. — В нашем положении зверь не страшен. Человек хуже — объясняться придется. Собаки охотничьи — сторожа плохие, потому и добрый у них нрав, злости, кроме охотничьего азарта, нет в их характере.

Пес подошел ближе, показав крепкие белые зубы, сморщил нос и тихо зарычал. Мол, хорошему человеку бояться нечего, а так, знайте, в обиду себя не дам. Родька сжался в комок, прошептал:

— У-у-у, страшила небесный…

— Иди, иди, — спокойно сказал Терентий, — не бойся.

К удивлению Родьки, пес, подойдя и обнюхав их, не дал себя потрепать по холке, отпрянув от протянутой Терешиной руки.

— Веди в хату, — обратился Терентий к собаке, и пес, будто поняв, что от него требуют, не спеша потрусил в сторону зимовья, останавливаясь, чтобы дождаться медленно тянувшихся за ним люден.

На снегу вокруг избы были следы кирзачей Сухаря. Остановившись возле дома, Терентий стащил с плечей лямку, вздохнул облегченно.

— Все. Дошли, Родя…

Родька ожил, встрепенулся, нетерпеливо разматывая веревки, крепившие к лыжам его и рубаху, набитую кедровым орехом. Попробовал встать на ноги, но тут же со стоном тяжело осел на колени. Глаза его стали мокрыми — расчувствовался парень. Впервые за два года он оказался у настоящего человеческого жилья. То первое, черное, зимовье он не брал в расчет. Давно пропали там запахи жилья, да и память о Колькиных угрозах не красила ту избушку на курьих ножках. Тут же, на берегу, стояла настоящая банька, где можно было до боли в уставшем теле париться вволю, и никто не будет торопить, никто не толкнет тебя голой задницей, не сопрет мыло или мочалку, пока рожа у тебя намылена.

Тут была река, где наверняка можно будет посидеть на зорьке с удочкой, подумать о жизни, вытаскивая серебряных хариусов или тяжелых, брюхастых тайменей. Прислушиваясь к шуму водопада, Родька представил себе, как по крутым водяным струям, выбиваясь из сил, выжимается вверх горная рыба, как по весне мотаются по залитому паводком, набродившему лесу серые линючие зайцы… А над избой медленно и вольно струится сизый дымок — как тут не растрогаться. Сколько дней и ночей напролет мечтал Родька о таком блаженстве. Думая так, Родька благодарно посмотрел на Терентия. «Крепче мне за него надо держаться, хоть он и сейф взял, а все ж крепкий он душой и телом мужик». Ведь не поверил Родька Терешкиному рассказу, тоже решил, что украл Тереха денежки и заныкал в тайничке до времени. Не поверил, даже когда Терентий сказал ему, что из кожи вылезет, но отыщет теперь настоящего грабителя, для реабилитации своей.