Илья Девин - Трава-мурава

— Петя! — испуганно сказала Елена Васильевна. Она только сейчас увидела: у мужа нет обеих рук…

А Петр Иванович сел на диван у стены, опустил наголо остриженную голову.

— Что с тобой сделали, Петя?! — запричитала Елена Васильевна и села рядом с мужем и робко обняла его, боясь сделать ему больно. И почувствовала, как дернулись под гимнастеркой остатки рук. Елене Васильевне даже как-то нехорошо стало, какой-то холод прошел по ее телу. Но она пересилила это чувство, не отстранилась и сидела рядом молча и тихо плакала.

По телу Петра Ивановича от этого прикосновения жены пошли мурашки. «Да, не так надо было поступить, — подумалось ему. — Не нужно было приезжать. Жить бы да жить там, где уже ко мне привыкли. — Он скосил глаза на Елену Васильевну. — Она за что будет страдать со мной, с безруким? А ведь ей только тридцать восемь лет. Еще молода, и вся жизнь еще впереди…»

Так они сидели рядом и молчали.

Преснякову с особенной, острой тоской вспомнился дом инвалидов — одноэтажный длинный рубленый дом, похожий скорей на казарму. Там он жил после долгого лечения в госпитале. Этот дом стоял в лесу, на берегу озера, неподалеку от Казани. Место хорошее, красивое, выбрано будто нарочно для людей, которые потеряли здоровье на фронте.

Были у Петра Ивановича и товарищи. Одни такие же калеки, как он сам. Другие и вовсе без рук, без ног… И рядом с ними те, которые были как Пресняков, чувствовали себя, можно сказать, королями. Видимо, это и заставило Петра Ивановича по-новому посмотреть на себя. И потому после долгих колебаний он решил наведаться домой. Если что, он может и обратно вернуться туда…

Петр Иванович опять посмотрел на жену. Она плакала, платочком вытирая слезы.

Аня дошла до станции. На дощатой платформе, а особенно в стороне, под навесом, где бабы торговали вареной картошкой, солеными грибами и ягодами, топтался народ в ожидании поездов.

Много людей было и в самом вокзале. Плотной кучей стояли люди и перед окошечком кассы. Здесь было душно, пахло овчиной, табаком. Люди сидели на лавках и вдоль стен. Гадали в углу цыганки в широких затасканных юбках.

Аня встала в очередь. Это было утомительно, и она от нечего делать разглядывала людей. Внезапно взгляд ее наткнулся на беловолосого мальчика. Где она его видела?.. Мальчик сидел на полу, привалясь к стене, и спал. Ноги в рваных ботинках подобрал под себя, руки в коленях, фуражка драная, слишком свободная. И тут Аня вспомнила: это тот самый мальчик, который пел в вагоне, когда она ехала в Урань!

Да, это был он. И когда Аня наконец купила билет до Саранска, а до поезда оставалось еще минут пятнадцать, она подошла к мальчику. Тот спал, однако, как только Аня остановилась над ним, веки его дрогнули, он с усилием открыл глаза и диковато, настороженно глядел на Аню снизу.

— Ты куда едешь? — спросила Аня.

— Никуда, — помедля, ответил мальчик и закопошился, поднимаясь на ноги.

— А как тебя звать? — спросила Аня.

Мальчик исподлобья глядел на Аню и молчал. Лицо, шея, руки — все было черно от грязи. Наверное, он не мылся в бане целый год. Только синие васильковые глазенки и чисты были. Но в них — настороженность, какая-то звероватая чуткая недоверчивость.

— Я тебя знаю, — сказала Аня. — Месяца полтора назад я ехала из Саранска, а ты пел в вагоне песенку.

Мальчик молча наблюдал за Аней, готовый задать стрекача.

— С тобой еще был дядька. Такой страшный дядька. Кажется, Келдой Васькой его зовут. Да?

Мальчик кивнул.

— А сейчас где он? — спросила Аня настороженно.

— Я убежал, — буркнул мальчик.

— Откуда убежал?

— От Васьки убежал.

— А тебя как звать? — спросила Аня.

— Яшка, — тихо сказал мальчик.

— А родители у тебя есть, Яша? Папа, мама…

— Не знаю, — тихо буркнул мальчик.

— Никого нет?

— Дедко есть, да, может, помер уже. Не знаю.

— А этот Келда Васька тебе кто, с которым ты ездил?

— Никто.

— Да почему ты с ним ездил?

— Он сказал… Если не поеду, он сдаст меня в колонию.

— В какую колонию?

— Детскую. Есть где-то в Сибири, оттуда, говорит, ни пешком, ни на поезде не вернешься.

— Обманывал он тебя. Ты же не преступник. И ни в какую колонию он тебя не смог бы отправить.

— Это он грозился. Отец, говорит, изменник родины. В тюрьме гниет… И тебя тоже, говорит, отправят.

— И ты ему поверил?

Мальчик молчал, опустив голову.

— А ты помнишь отца?

— Чуть-чуть, будто сквозь сон.

— А ты откуда сам? Из какого села и района?

— Я из Урани. Отсюда восемнадцать километров…

— Из Урани! — воскликнула Аня, — Да я только что из Урани! А как твоя фамилия?

— Тучаев, — буркнул мальчик.

Аня вспомнила старика Тучу и его слова: «Если увидишь там моего сына…» Тучаев, Тучаев!..

— Ты знаешь деда Тучу? Его фамилия тоже Тучаев.

— Дед Туча — это мой дедушка, — тихо сказал Яша.

— Да ведь он тебя ждет, Яша! Чего же ты здесь-то сидишь?

Яша подозрительно покосился на Аню.

— А откуда ты знаешь моего дедушку?

— Да ведь говорю же я тебе — я в Урани работаю в медпункте, как же мне не знать?!

— Пойду теперь, — тихо сказал Яша, — Теперь светло, а то ночью я боялся идти…

— Вот и правильно. А то дед твой на дороге стоит, ждет тебя.

Народ в вокзале зашевелился, начал выходить на перрон. Надо было идти и Ане. Она потрепала Яшу по голове, улыбнулась ему и сказала:

— Ступай, Яша, в Урань, а я через три дня приеду и привезу тебе книжки и тетрадки для школы. Договорились?

— Договорились, — сказал Яша, улыбнувшись.

В Саранске шел мелкий осенний дождик, и пока Аня добиралась до Березовой улицы, изрядно промокла и замерзла. Но вот приветливо блеснули высокие окна родного дома, и у Ани сладко и радостно забилось сердце. Такого с ней никогда раньше не бывало. Она даже погладила рукой шероховатый крылечный столбик, а потом оглянулась на огород, на кусты смородины, еще зеленые и густые.

Кругом было тихо, как бывает тихо только осенью: ни птичка не пискнет, ни кузнечик в траве возле крыльца не скрипнет.

Решив, что мать на работе и дом заперт на замок, Аня привычно пошарила за косяком ключ. Но ключа не было. Неужели мама теперь не оставляет здесь ключ?

Но вдруг дверь открылась. На пороге стояла Елена Васильевна.

— Анечка! — и Елена Васильевна со странным счастливым стоном обняла свою дочь и заплакала.

— Да что ты, мама!.. — говорила Аня, тоже обнимая ее.

— Здравствуй, дочка, — послышался вдруг из-за матери мужской голос.

Аня вздрогнула. В сумраке сеней стоял какой-то высокий мужчина. Странно высокий, точно на ходулях. Это был отец, она это поняла сразу, но какой-то парализующий и непонятный страх сковал Аню.