Илья Девин - Трава-мурава

Есть ли такая мера, которой можно было бы измерить те человеческие чувства, какие бывают у людей в такую минуту?..

Да, Аня знала — ее отец погиб на фронте. Мать ей об этом говорила, и она уже привыкла к этой мысли. Но она знала теперь и другое: на войне чего не бывает! Старик Туча ведь до сих пор ждет своего сына, ждет терпеливо и уверен, что Степан вернется. А его внук Яша поет: «Папа, папочка, где бы ты ни был…» Пусть эти слова родились про другого, и поется совсем про другого, но они родились от какой-то непостижимой веры. Родились в сердце человека, И если пропавшие на войне оживают в чьем-то сердце, то почему не могут они воскресать наяву? Да разве так не бывает? И в газетах про это пишут. В свое время человека похоронили, а проходит время — он оказывается жив-здоров.

— А я только сейчас телеграмму послала тебе, — тихо сказала мать, улыбаясь сквозь слезы. И добавила, воскликнув: — Папа вернулся!..

— Папа, — прошептала Аня и, пересилив какой-то непонятный, леденящий душу страх перед этим высоким, с серым лицом человеком, шагнула к нему навстречу. И только когда уже обняла его, припала к груди лицом, тот лед в душе растаял, и, не отпуская его, она плакала и повторяла:

— Папа! Папочка!.. — И слова эти были такие легкие, такие светлые, будто вылетели из неоконченной песни…

За войну Лепендин ко многому привык, многому научился. А сготовить обед или постирать свое белье — это он и за дело не считал. Быстро засыпать и скоро высыпаться он умел, подняться без будильника в нужный срок из минуты в минуту, одеться и обуться мгновенно… Даже есть он научился быстро, или, как говорит его мать, на ходу, чего не мог делать до войны. Вот как переменила человека армейская служба.

Но вот чему еще он научился за войну: различать звуки разных машин! Удивительно!.. До войны Володька о машинах да о моторах знал только по книжкам, а ушами своими ничего, кроме тележного скрипа, и не слышал, пожалуй, и вдруг — вон что! На фронте ему, танкисту, командиру взвода «тридцатьчетверок», тоже немало удивлялись: «Летят «хейнкели», — скажет, бывало, Лепендин, а ребята еще ничего и не слышат, не только «хейнкелей», но и мухи. И только уж потом: «Везуууу, ве-зууу-у…» И он был всегда прав, этот Лепендин.

Безошибочно он определял по звуку моторов и танки, наши и немецкие, автомобили. Проедет, скажем, старенькая полуторка «ГАЗ-АА» (на фронте они исправно служили по хозяйственной части: вокруг кухонь, пекарен, медсанбатов), Володя Лепендин скажет, как собачку окликнет: «Вызы, гав-гав!» И не надо узнавать, выглядывать в окошко, кто подъехал: ясно, проехал старшина, привез свежие портянки, бельишко, а машина — та самая, «ГАЗ-АА», или, иначе сказать: «Вызы, гав-гав!»

Но до самой гробовой доски будет Лепендин вспоминать эту «Вызы, гав-гав»: именно она, такая маленькая, неказистая на вид, но верткая и безотказная, спасла ему жизнь. Это случилось как раз в тот самый день, когда его контузило и тяжело ранило в ногу.

Лепендин, начисто лишенный слуха и дара речи, отлично помнит, как его товарищи по танковому экипажу задержали на дороге эту самую «Вызы, гав-гав!» и упросили шофера доставить ихнего командира лейтенанта Лепендина в ближайший полевой госпиталь. Шофер сначала поартачился, твердил про какое-то срочное задание. Но когда узнал, что раненый лейтенант кроме того и Герой Советского Союза, сразу сдался и помог даже поудобнее усадить раненого офицера в кабине.

С поля боя на дорогу они выбрались благополучно. Лепендин с закрытыми глазами полулежал на сиденье, скрипя зубами от боли. В ушах стояла ноющая тишина. Подступала тошнота. А когда выехали на шоссе и шофер прибавил газ, по левой стороне дороги, за кюветом, вдруг вырос столб черного дыма, перемешанного с землей, с грязно-багровым пламенем. Он понял, что это авиабомба. Полуторка на какой-то миг накренилась вправо, словно наехала на бревно, и, будто ткнувшись во что-то бампером, стала.

Лепендин попытался открыть дверцу и выброситься из кабины, но шофер придержал: сиди! И в это время они оба — шофер и раненый танкист — сквозь забрызганное и пыльное лобовое стекло увидели, как из-за леса выскользнул к ним навстречу фашистский самолет. Лепендин не слышал звука мотора и потому не мог определить марку самолета.

Шофер резко нажал на газ, и полуторка стремительно прыгнула вперед, словно пошла на таран самолета.

Второй столб огня и дыма поднялся на дороге позади автомобиля. Было ясно, что неприятельский самолет решил поохотиться за русской машиной, потому что снова сделал разворот и теперь уже летел вдогонку.

Случай ли был милостив к ним, лихой ли шофер проявил всю свою сноровку, немецкий ли летчик промазал, но и третья бомба не угадала, упав далеко впереди. И тут же они влетели в лес, шофер крутанул баранку в сторону, и полуторка, подпрыгнув в мелком кювете, свернула с дороги и, подминая кусты, забилась в лес… Тут Лепендин потерял сознание и очнулся только на госпитальной койке. И первое, о чем он ясно подумал, это была та самая полуторка. «Вот тебе и «Вызы, гав-гав!» На другой бы машине вряд ли удалось увернуться от такой погони…»

Через три месяца вернулся к нему слух, и вот до сих пор звенит в ушах Лепендина вой многоствольных немецких минометов. Пронзительное пение наших «катюш», лязг танковых гусениц, свист снарядов и пуль, гудение моторов… А иногда Лепендина охватывает самая дикая тоска по звуку живых моторов, по запаху горячих выхлопов. Кажется, была бы в колхозе машина, пускай и «Вызы, гав-гав», целыми бы днями слушал. Вон за околицей шумит одна молотилка в паре с колесным тракторишком ХТЗ, так и то не нарадуется Лепендин. Рокот тракторного мотора и не слышен, а уж звук молотилки — точно режут ее: «У-ууу, у-ууу!..»

Лепендин засиделся в конторе после наряда на завтра, подсчитывал по своим записям, сколько еще надо сдать зерна, картофеля и конопли. Главное, конечно, хлебопоставки.

С плановыми хлебопоставками можно было справиться не сегодня-завтра, да сегодня в райкоме дали сверхплановых пятьдесят тонн. И уж речь не о том, чтобы себе чего осталось, а скорей это все выполнить, сдать, а там… там видно будет. Но как быстрей, — одна-единственная молотилка!.. Вторая окончательно вышла из строя, и ее отвезли в МТС на ремонт, а это значит — до следующего сезона… Поэтому на заседании правления было решено вести молотьбу в две смены. Сейчас как раз работала ночная. Далеко видно зарево над током: для освещения жгли свежую ржаную солому.

За окном темень, какая бывает только поздней осенью. В такое время, особенно когда подморозит, тишина над селом стоит звенящая, и чем глуше ночь, тем яснее звуки над селом. Недаром так ясно слышен стал теперь и вой молотилки. Видно, сегодня крепко подморозит. «Та-ак, — думает Лепендин над задачей сверхплановых хлебопоставок. — Та-ак…» И пишет на бумажке какие-то цифры. Выходит, что если обмолотить весь урожай, то можно выполнить и сверхплановую хлебопоставку, но сколько же тогда останется на семена?.. А ведь еще и на трудодни надо чего-то… Да, вот задача. Кроме того, на чем возить зерно на станцию? Хоть бы одна «Вызы-гав-гав»!