Илья Девин - Трава-мурава

И потом, когда он уже стоит на улице и смотрит на светлые окна, за которыми шевелятся тени, то по щекам катятся и, застряв в бороде, стынут слезы… И так хорошо, так тепло на душе, будто он выпил целый самовар.

Парасковья и Тарычева Глебиха вернулись из Москвы дня за три до выборов. В участковой избирательной комиссии поднялась было уже целая паника: пропали два избирателя. Сатин уже собрался писать объяснительную записку во избежание возможных неприятностей — ведь было же сказано, чтоб «ни один советский избиратель не должен остаться не проголосованным». Ну вот, а тут сразу два — на весь район позор! Нет, решал Сатин в волнении, когда посланный для проверки Егор сообщал, что у Проски заперто, — нет, надо писать, а то голову снимут… Так он думал, вспоминая строгие слова секретаря райкома: «После войны эти выборы — первые, и их надо провести так, как положено народу-победителю». И всякий раз при этом от себя добавлял: «Чтобы жители Урани первыми в Сенгеляйском районе выполнили свой гражданский долг!» И вот на тебе — двоих нет. Но когда разнесся слух, что Проска приехала, что у нее из трубы дым идет, Сатин готов был босиком бежать через всю Урань к Парасковье и обнять ее с благодарностью и любовью. Приехала! Спасла!.. И казалось в этот краткий миг Сатину, что во всей Урани и нет ему роднее и дороже людей, чем Глебиха и Проска. Однако через час он уже и не помнил их: устройство избирательного участка, занавески для кабин, телефонные разговоры с районом о буфете, о том, чтобы обязательно было пиво. А потом звонил сам секретарь райкома: все ли готово? Нет ли каких просьб? Нет, теперь у Сатина никаких просьб не было, если только вот с буфетом все будет в порядке.

— Это не волнуйся, — заверил секретарь.

Как ни старались вернувшиеся из Москвы Парасковья и Глебиха сохранить в тайне беду, приключившуюся с ними, — в Урани все равно вскоре стало известно, что ходатаев обворовали, украли деньги и мед, которым они намеревались вознаградить того, кто поможет им в трудных хлопотах об открытии храма. Стало известно и то, что ходатаи были в комитете православной церкви и что там им сказали так: поезжайте домой, просьбу вашу рассмотрим; о результатах известим через местные власти.

Да, все это так и было. У Парасковьи, когда она спала ночью на вокзале, спала после дня беготни удивительно крепко, у нее из-за пазухи вытащили все деньги, а на другой день из-под Глебихи выдернули и бочонок меду: «Эй, тетка, подвинься». Она встала, а когда обернулась, то бочонка под ней и не было — как сквозь землю провалился. Чудно!..

Но вот что касается комитета… Парасковья хорошо знала, что значит «известим через местные власти». Это — отказ. Но отказ такой, что так просто его не раскусишь. Если бы прямо сказали: «Нет, не откроем», — тогда можно было бы пошуметь: «Как? Почему? В таком-то селе церковь служит, а почему у нас нет?..» И таких «как» и «почему» набралось бы столько, что и десятерым начальникам на них не ответить… Да что говорить, очень ловко ответили в комитете…

Но Парасковья долго не унывала. Отдохнувши с дороги, вымывшись в бане да прочитавши три раза подряд «Акафист святому Ангелу», Парасковья взбодрилась, окрепла духом, а неделю спустя уже видели ее люди по дороге в Колопино. Колопинский поп, внимательно выслушав рассказ Парасковьи, в душе обрадовался даже, что ходатаи вернулись ни с чем: его приход будет больше! И потому он уклонился от всех советов Парасковье. Пошла она дальше, в село Каликово. А тамошний поп, любитель выпить, слушал ее и думал: рассказывай сказки: деньги украли! Знаем, как это делается! Но хоть и не поверили, а успокоить все же успокоили: «Начало есть — теперь конец нужен, а он по началу находится». Конец нужен! Но ведь само собой это не делается? Значит, надо самим шевелиться — так решила Парасковья и, не откладывая дело в долгий ящик, собрала в первую же неделю великого поста надежных баб. И речь Парасковьи на том собрании была такая.

— Видит бог, сколько хлопот свалилось на мои плечи. Вот Глебиха не даст соврать. Куда ни пойди — расход. А откуда их брать, деньги-то? Себя прокормить — и то… Господи, господи! — взмолилась Парасковья, потому что дальше не знала, что и сказать. Все остальные тоже стали креститься. — Научи нас, грешных, как жить, что делать. Внемли голосу нашему, не оставь нас без призору своего!

Потом посидели молча, повздыхали. Глебиха вспомнила Москву, заохала: нет, упаси господи, больше она туда не поедет, в этот содом!..

Парасковья строго взглянула на нее, и та замолчала.

— И через этот содом надо пройти, — сказала она. — Это ой как тяжело, да что делать-то? — Помолчала. — Чтобы дело наше сладить, надо много денег, чтобы всем-то угодить. Правду ведь говорю?..

Парасковья хоть и не назвала имени Глебихи, но обращалась именно к ней. Та с готовностью кивнула:

— Так, так!.. Это здесь без денег еще как-то можно, а в городе и по нужде и то даром не сходишь…

— Истинный бог, все так и есть… — сказала Парасковья, осенив себя крестом. — А в Москву, видно, еще придется съездить. Пусть не я, пусть кто другой поедет — деньги все равно нужны. Без денег там ничего не сделаешь… — И Парасковья оглядела свое собрание. Было всего человек десять, а Алда, считай, самая молодая, другие же — все одинокие старухи и вдовы вроде Тарычевой, с тусклыми, изможденными лицами. А Евдокия Аверяскина, председательша, не пришла, нет, не пришла!.. Конечно, откуда могут быть у них деньги? Да и не рассчитывала Парасковья особо на ихние деньги, у нее на уме другой был план. Но сказать его должна Глебиха: так лучше будет.

— Я так думаю, — начала Тарычева, глянув на Парасковью и поймав ее согласие. — Придется, бабоньки, ходить по домам и просить у добрых людей на храм божий. — И, печально вздохнув и выждав паузу, повторила громче и тверже: — Да, придется ходить из дома в дом, из села в село, кто сколько даст…

— Правильно! — раздался решительный голос женщины в черном платке — это была Фрося из Сенгеляя, подруга Парасковьи, единственная гостья на этом собрании. — Помню, когда открывали Колопинскую церковь, люди там так же ходили по деревням и собирали деньги.

— И сделать это нужно будет так: наши люди будут собирать в Сенгеляе, Рязанове или Акшине, — Парасковья взглянула на Фросю, и та одобрительно кивнула. — А сенгеляйские придут в Урань или пойдут в другое село…

— И нужно заранее знать, в каком доме как просить, — сказала опять Фрося. — Где можно сказать — погорельцам, а где и правду: на божий, мол, храм. — И, помолчав, продолжала: — Надо быть очень осторожными. Где у соседей спросить про соседей, где стороной узнать. В ином доме муж коммунист, а жена верует, и если мужчина в доме — просите погорельцам. А если нет его, говорите прямо. Женщины скорее поймут, не поскупятся на такое дело…