Илья Девин - Трава-мурава

Да, не зря, видно, пришла эта Фрося из Сенгеляя, говорит — как учит. Как будто и без нее не знают, что делать и как. Не мало ли она, Алда, походила по Урани с разными Парасковьиными заботами, знает, как это делается. Алда не на шутку сердилась. Сердилась на Глебиху, которая из Москвы приехала такая бойкая да важная, словно сам патриарх Алексей там ее благословил. Сердилась на Парасковью за то, что та, как приехала, только нынче о ней, Алде, и вспомнила. Сердилась вот и на эту поучающую всех Фросю. Да и вообще, мелькнуло у нее в голове, не плюнуть ли на все это ихнее дело, раз они такие?.. И от этих мыслей ей было горько.

— Время-то как раз самое подходящее, — донесся до Алды голос Парасковьи. — Великий пост!.. Святое, можно сказать, время. Знай не упускай ни дня… Алда, а ты что как немая, почему молчишь?

Алда не подняла головы. Да и что сказать? Если бы даже она и попробовала что-то объяснить, то вряд ли бы она смогла найти те правильные слова, перед которыми бы они устыдились. А так — лучше молчать.

— Может, ты нездорова?

— Голова болит, — не поднимая глаз, ответила Алда.

— Ну, тогда… — Парасковья замешкалась, — Тогда иди домой, а завтра пойдешь… в Рязаново.

Тут уж Алда не удержалась, вскинула голову.

— Вот как — в Рязаново! — почти вскрикнула она. — А скажи мне, кто будет за меня работать, когда я уйду в это Рязаново деньги собирать? Кто будет школу убирать? Директор, что ли? Или вон она, Глебиха?

Ого, вот так Алда! Что она говорит — вы слышите! Больная так не смогла бы сказать. А голос Алды был полон гнева, который она с трудом сдерживала. А что бы было, если бы Алда дала себе волю? Вот тебе и тихая и послушная Алда.

— Что с тобой, Алда?

— Со мной? Ничего… Сказала ведь: голова болит.

— Ну, а собирать пойдешь? — тихо спросила Парасковья.

— Никуда не пойду, — отрезала Алда. — С выборов никак не могу полы в школе отмыть — столько натоптали. — И добавила, как точку поставила: — Некогда мне ходить по деревням.

Парасковья, строго поджав губы, глядела на Алду. Она не могла скрыть своего удивления. Да и все собрание, кажется, не узнавало Алды, и только Фрося вопросительно воззрилась на Алду — это что за бунт? Но Парасковья умела сдерживать свое негодование и досаду при посторонних.

— Тогда вот что… Иди-ка, Алда, отдохни хорошенько. Пойдешь собирать или не пойдешь — это твое дело. Насильно мы тебя заставлять не будем… Ну, а вы, сестры мои, — Парасковья демонстративно отвернулась от Алды, — с богом приступайте к делу. Пусть всевышний всегда будет с вами и слышит голос ваш… А самой мне опять придется побегать по соседним церквам. Сначала пойду в Колопинскую, потом в Каликовскую… Ох, господи Иисусе Христе! — Парасковья перекрестилась, за ней — все остальные.

Помолилась и Алда на божий угол. И когда молилась, то вдруг вспомнился ей племянник Борис. Где он? Почему не едет с японской войны? Почему не напишет письмо, если живой?.. А внучек Витенька!.. И как вспомнила Алда еще в эту минуту про Витю, сердце ее так и облилось слезами, — никогда почему-то с такой родной любовью и нежностью не думалось ей о Витеньке. А тут как очнулась: господи Иисусе, да ведь одна я на божьем-то свете! Совсем одна-одинешенька!.. Эти-то мне и никто, совсем чужие!.. И, так подумав, еще больше запечалилась Алда, и слезы у нее показались на глазах. Вот ведь, как не по ним немножко, так и все, и все!.. И эта злыдень Проска, прости ты мою душу грешную, пресвятая мати-Богородица… Да где же сейчас и Витенька-то? Все ли еще у Цямки живет, у этой медички?.. Али у Груши снова?.. Ой, надо сходить узнать, узнать!.. И она торопливо закрестилась, поклонилась, припадая лицом к холодному чистому полу, и поднялась. Поднялась, исподлобья глянула на Парасковью, на Фросю и, не говоря ни слова, пошла вон.

На другой день на Сенгеляйском конце Урани, который, как уже известно, зовется Курмыжем, видели незнакомую женщину в овчинной шубе, в лаптях, в черном платке; женщина эта, выйдя из одного дома и осмотревшись, заходила в другой. Лицо незнакомки, укутанное платком, нельзя было и угадать издали, но по всему было видно, что она нездешняя. Да и правда, нет в Урани людей с таким острым, тонким носом, вывернутыми губами, полуприщуренными глазами, словно бы она была недовольна чем-то. Впрочем, это та самая Парасковьина гостья из Сенгеляя — Фрося. Она очень редко бывает в Урани, а последние военные годы ее тут и не видели, так что кто и знал раньше, то успел и забыть. Но по всему было видно на собрании, что с Парасковьей они встречаются часто, что есть у них общие дела и что заправляет в этих делах она, Фрося. Вот, как было решено на совете, отправилась Фрося, не откладывая дела в долгий ящик, собирать по миру на храм. Начала она с проулка, где стоит церковь. Не всюду «сборщицу» принимали одинаково, да и не в каждом доме были хозяева — работа. В одних домах давали, а в других отказывали — не прогневайся, мол, однако Фрося не торопилась уходить: поговорит, расспросит.

Было уже около полудня, когда Фрося постучалась в дом Аверяскина. Евдокия в доме была одна.

— Это ты? — спросила она из чулана, решив, что пришел на обед Иван Филиппович. Фрося потопталась у порога, покашляла, а как заслышала шаги, истово закрестилась, закланялась, невнятно шепча: «Дай, господи, дому сему…»

Евдокия догадалась: попрошайка. Шуба, однако, на гостье была долгая, добрая, да и платок… И что-то вроде бы знакомое мелькнуло Евдокии в остроносом лице. Но она не торопилась мучать себя догадками: там будет видно.

А Фрося тоже исподволь разглядывала Евдокию: полное румяное лицо, красное платье, на голове платок — такими платками мокшанки обвязываются, занимаясь домашней работой. Полотенцем Евдокия вытирала крепкие руки. Может быть, это пристальное разглядывание немножко затянулось, но Фрося нашлась первая — ведь не в гости она пришла к Евдокии, а просить.

— Подайте, Христа ради…

Евдокия продолжала вытирать руки, с интересом глядя на просительницу. Она не спешила подавать милостыню, нет, не спешила.

— Откуда ты, тетка? — спросила она.

Спросила не потому, что очень хотела узнать, из какого села христарадница, а скорее потому, что хотелось с кем-нибудь поговорить, покалякать, повыспросить, о чем люди бают… Ведь целыми днями Евдокия одна в доме. И артельных дел нет, чтобы было с кем поболтать. Поэтому Евдокия была даже рада гостье.

Но и Фрося не торопилась с ответом. Она словно бы принюхивалась к Евдокии и соображала, как лучше просить: на погорельцев или на церковь?

— Ну ладно, — сказала Евдокия, — раздевайся, горячими щами накормлю…

Фросю обрадовало гостеприимство хозяйки. У этой можно смело просить на церковь. Она прошла к столу, села, развязала шаль и откинула ее на плечи. На голове остался легкий хлопчатобумажный платочек.