Александр Золототрубов - След торпеды

— Разве Петр Кузьмич не сказал? — удивилась она. — Я ведь ему во всем созналась… А Петру не успела открыться…

Аким царапнул ее взглядом.

— Не дело это, Ольга… Ох не дело!.. Сколько лет молчала? Небось злость тебя скрутила? Неужто не могла раньше приехать?

— Не могла…

— Почему так?

— Вас боялась… — Ольга подошла к тумбочке, над которой висели фотокарточки, и стала разглядывать их. — Вы же сами говорите, что погиб он из-за меня?

— Разве знаешь, где тебя беда подстерегает? — вздохнул Аким. — Я вот был на фронте. Трое нас сидело в блиндаже. Снаряд угодил в самый верх. Двоих насмерть, а меня даже осколком не задело. Чуток землей присыпало… Вот ты жена Петьки, скажи, что его погубило?

— Горячий он был не в меру, в самое пекло лез…

— А я полагаю, не в этом суть, — решительно возразил Аким, чувствуя, как напрягается все тело. — У меня нет от тебя тайны. Трусость Петра сгубила. Это же надо… Самое святое предал — Родину. Веру в нашу жизнь предал! А кому нужна жизнь без веры? Нет, Олюшка, трус Петр, потому и сбежал…

— Куда сбежал? Он же утонул…

— Утонул, да? — спросил Аким, прищурив глаза.

— Так я же хоронила его на море, венок бросала. Начальник порта даже сказал, что Петр Рубцов был рыцарем моря! Нет, я вас не понимаю.

— Я тебе что скажу, — начал Аким, чувствуя, как горький ком подкатил к горлу. — Вон ружье на стене видишь?

— Вы о чем, Аким Петрович?

— Я Петьку и порешил из него… — скорбно признался Аким.

— Что?!

— Из этого вот ружья Петьку…

Ольга не сразу поняла его слова, а когда осмыслила, то побелела, губы у нее подернулись чернотой.

— Вы его из ружья? — задыхаясь, выдавила она. — Нет, этого не может быть! Родной отец — и вдруг убил сына… Что вы говорите! Ведь Петр утонул в море!

— Нет, он не утонул! — прошептал Аким. — Люди, кто был на катере, погибли. А он не погиб… Он выбрался на берег… А ко мне приехал с чужого берега. Да, с чужого берега. Он продал дьяволам свою душу… — голос у Акима сорвался, и он умолк.

Ольга, потрясенная услышанным, не могла что-либо сказать. Она зачем-то сорвала с головы косынку, вцепилась обеими руками в свои косы и зарыдала:

— А я-то, дура, молилась на него…

Аким тронул ее за трясущиеся плечи, тихо сказал:

— Не плачь, Ольга… Опомнись. — Аким перевел дыхание. — Не плачь, а то твои слезы душу мне жгут… Вон, погляди на себя в зеркало, лицо белее стены. Ну, не плачь, я прошу тебя, ну? Я, может, весь слезами изошел. Один был сын у меня, и того потерял…

— Ну и жестокий же вы… — вырвалось у Ольги. — И как только у вас рука поднялась на сына?

Аким побледнел.

— Это я-то жестокий? — Он вытер со лба выступивший пот. — Эх, Ольга… — он тяжко задышал. — Убил я Петьку, потому что он стал врагом. И твоим, и моим врагом… Родина таких людей карает жестоко… Вот как сын мой предал меня, — закончил свой рассказ Аким. — И поверь, нет у меня к нему жалости…

В комнате стояла мертвая тишина, только слышно было, как на стене тикали часы. Аким был во власти прошлого.

— Вот я фронтовик, да? А спроси, что мне вошло в душу? Не знаешь! А я тебе скажу, Ольга. След торпеды… В море мы нередко транспорты сопровождали. Я тогда плавал на эскадренном миноносце. В тот день ярко светило солнце. Море, правда, дыбилось. Даже не верилось, что шла война. Я стоял на мостике. И вдруг увидел след торпеды — пенистый, бурунчиком. Душа захолонула. Хочу крикнуть, что вижу след торпеды, чтобы командир сделал нужный маневр, и не могу. Вроде язык отняло, все во рту одеревенело. Ноги будто приросли к палубе. Но след торпеды и без меня увидели сигнальщики. Командир, ясное дело, не растерялся. Корабль резко повалился на правый борт, задрав кверху нос. Но поздно. Взрыва не избежать. Неожиданно из-за кормы корабля выскочил тральщик. Он-то и подставил свой борт вражеской торпеде. Перед моими глазами вспыхнул огонь, потом кверху взметнулся белый столб воды. Через минуту все стихло. Лишь чайки горланили.

— А тральщик? — встрепенулась Ольга.

— Разломился надвое и затонул. Ни один моряк не спасся. У моря знаешь какая глотка? Ого-го! — Аким помолчал. — След торпеды… Столько уже лет прошло, пора уже и морю помелеть, а мне все этот пенистый след по ночам снится.

— А вы, вижу, немало горя хлебнули…

Аким обнял невестку и поцеловал в щеку.

— Спасибо тебе, дочка… У тебя небось тоже есть отец?

На лице Ольги выступили розовые пятна.

— Был, да сплыл…

— Бросил семью?

— Помоложе нашел… — Ольга отвернулась, чтобы не видел Аким, как у нее мелко задрожали губы. — Мать так переживала, что заболела…

Аким опустил голову.

— Видишь, мы с тобой породнились. Что ж, будем жить одной семьей. У нас тут солнце льется с крыш. Речка рядом… Дом у меня справный, три комнаты. Как раз нам по одной.

Ольга помолчала, потом сказала, словно высекла огонь:

— Я не смогу тут жить, Аким Петрович. Домой поеду… Подальше от могилы Петра. Вы только Петеньке ни-ни…

— А как же я? — испугался Аким. — Годы не те… Хвораю… И без внучка не смогу теперь жить. Вылитый Петька… — На глаза Акима набежали слезы. — Ты прости, дочка, прости… Это слезы радости, что внучек у меня есть. Наш рубцовский род продолжит. Петр не в счет. Бывает, что и на вспаханном поле сорняк не вымирает…

Ольга ничего не ответила.

Всю ночь Аким пролежал на топчане под деревом. Ночь стояла теплая и тихая. Сон к нему не шел. Уговорил он Ольгу, чтобы та ложилась в комнате. Внука он положил рядом с собой. Петя крепко спал, обхватив деда маленькой ручонкой. Он мурлыкал что-то во сне, но не просыпался. Когда рассвело и солнце брызнуло горячими лучами, он вскочил с топчана и, схватив деда за бороду, звонко защебетал:

— Дедусь, пойдем на речку. У тебя есть лодка?

— Есть, Петрусь…

— А щуки в речке есть?

— Есть, внучек…

Из дома вышла Ольга. Она позвала сына умываться и грустно сказала Акиму:

— Я сейчас иду на поезд. Не хочу, чтобы ваши соседи видели меня…

— Да, да, тебе надо ехать. А как же я?

— И вы с нами, папа…

У Акима подкосились ноги. Он присел на приступок, чувствуя, как заколотилось в груди сердце. Не думал он, не ведал, что судьба сроднит его с Ольгой. Теперь он знал, что до конца жизни у него есть добрые люди.

— Спасибо, дочка… Тоже надо мне дом на присмотр определить, вещи собрать… — Он помолчал. — И вот я о чем думаю, Оля… Нелегко мне отсюда уехать… Корни глубоко пустил. Но буду их рвать, это уж факт. Теперь я без внучка и жить на свете не стану…

Поздно ночью поезд уплывал в темноту. Аким стоял в тамбуре и до боли в глазах глядел на родную станицу. Сколько лет в ней прожил? Вот странно, уходил на фронт, слезы на глазах были, боялся, что не вернется в родные края. А сейчас на душе легко и весело, словно уезжал он из станицы в гости.