Александр Золототрубов - След торпеды

— Я к твоим услугам, Лена, — вновь повторил Кольцов, не догадываясь, зачем она позвала его, да еще рискует получить от капитана взыскание.

— Я хочу твоего совета, Сережа, — мягким голосом сказала Лена, отбрасывая со лба метелки темно-каштановых волос.

— Интересно, — улыбнулся Кольцов. — То жаловалась капитану, что я чуть ли не нахально лезу в радиорубку, а тут сама пригласила. А может быть, передашь радиограмму моей невесте в Ригу?

В глазах Лены вспыхнули злые искорки, и она сдержанно заговорила:

— Ну а еще что? Это намек на боцмана? Да, я передала его радиограмму сестре. Ну и что?

Стараясь не обидеть Лену, Кольцов сказал, что она допустила грубое нарушение.

— Кто тебе сказал?

— В училище нам объясняли. Ну, ладно, что у тебя, говори?

Она долго молчала, наконец сказала, глядя не на него, а куда-то в сторону иллюминатора:

— У боцмана почему-то два радиоприемника «Селга».

Кольцов от неожиданности затаил дыхание. Лена по-прежнему глядела куда-то в иллюминатор.

— Это все? — спросил Сергей.

— Да.

— Ну и что же, если два радиоприемника? У меня, например, два магнитофона…

— У меня тоже два магнитофона, но разные. У тебя, надеюсь, тоже разные?

— Да… То есть… — Кольцов сделал паузу. — Ну а почему ты сказала мне, а не капитану?

— Так, значит, надо…

Потом Лена вдруг спросила:

— Скажи, а зачем ты брал «Селгу» боцмана, когда тот стоял на вахте?

Кольцов покраснел:

— Ты что?

— Эх ты, трусишка! Ладно, я боцману не скажу. Но чужих вещей ты не бери. Я ведь знаю, зачем ты брал «Селгу». Сказать?

— Ну?

— Поменял батарейки.

Кольцов готов был расцеловать ее за то, что подала ему прекрасную мысль. Однако он сдержался и, сделав виноватое лицо, слукавил:

— Ты угадала. Моя «Селга» еле пищит. Разрядились батарейки. Вот я и поменял у боцмана. Ты не говори ему, ладно? А то заругается.

Он смотрел на нее с такой надеждой, что Лена даже смутилась.

— Я умею хранить тайну, — сказала она и тут же добавила: — Скоро я выхожу замуж. Будешь на моей свадьбе?

— Если пригласишь, — Кольцов шутливо тронул ее за нос. — А ты чего это свои сердечные дела мне открываешь?

— У меня нет от тебя утаек.

— Да? — тихо произнес он. — Ну добро…

Кольцов ушел, а Лена осталась в радиорубке. Она достала из стола фотокарточку Степана и, глядя на нее, мысленно заговорила с ним: «Ну как, любишь? Эх, Степушка, извелась я по тебе, скорее бы с моря вернулся».

Месяц тому назад, когда судно стояло в бухте, Степан приезжал к ней. Вечер провели вместе. Она рассказала ему, как они рыбачили у Алеутских островов, как однажды ночью в шторм ей пришлось связываться по радио с берегом: на судне заболел механик и его надо было срочно оперировать. Он слушал ее не перебивая, слушал и глядел на ее раскрасневшееся лицо, томные глаза — и грусть была в них, и печаль, и невысказанная тревога. А когда уже прощались, он взял ее за руку и, глядя ей в лицо, сказал:

— Я люблю тебя, Лена…

— Да? — она лукаво повела бровью. — Но почему… почему меня? Это же чистая случайность, что ты увидел меня на судне, когда пришел к отцу. Не так ли?

Степан вздохнул.

— Не озлишься, если я скажу правду?

Она тоже вздохнула, подражая ему.

— Нет.

— Отец давно хотел, чтобы я с тобой познакомился. И весьма жалею, что раньше тебя не увидел.

— И что тогда?

— У нас уже были бы дети…

Она всплеснула руками:

— Дети? Ох и горяч ты, Степа. Чудной. Может, дите? А то «дети». А вот я возьму и брошу тебя… — В глазах девушки метнулись огоньки.

— Ты не шути, Лена. У меня это серьезно.

Лена прижалась к нему и поцеловала.

— Милый.

Степан, собираясь уходить, сказал:

— У меня есть для тебя новость…

— Какая? — она затаилась, глядя на него из-под черных бровей.

— Я ухожу с лодки.

— Куда?

— Мне предложили новую должность в конструкторском бюро. Я согласился. Поедешь со мной?

— А мама? Я не оставлю ее тут одну.

— Получим квартиру, и пусть едет к нам жить.

— А ее ты спросил?

— Нет.

— То-то, Степушка. — Лена помолчала. — Я слишком долго ждала этой минуты, боюсь даже заплакать от счастья. А ты?

В ответ он поцеловал ее.

Они условились, что через три дня, в субботу, когда вернется Степан, о женитьбе сказать отцу. Степан строго-настрого предупредил, чтобы Лена до его приезда не говорила об этом с Петром Кузьмичом.

— Пусть это будет нашим сюрпризом…

— Я согласна, Степа…

В субботу Степан не приехал. Прибыл лишь в конце месяца, поздно вечером, когда «Кит» уходил на промысел. Он был возбужден, куда-то торопился и все умолял Лену вместе пойти к Петру Кузьмичу и объявить о женитьбе.

— Ты меня обманул, — рассердилась Лена. — Где ты был? Я ведь ждала тебя…

Степан пытался убедить ее, что был занят по службе; сначала говорил, что лодка находилась в море, потом заявил, что всю неделю работал на берегу.

— Ты запутался, Степа, — упрекнула Лена. — Не то, милый, говоришь. Придумай что-нибудь повесомее.

Степан побагровел:

— Я не лгун! Но есть вещи, которые сказать тебе не могу… Я человек военный! Ты поняла?

— Ах, так! — вспыхнула Лена. — Тогда мне не о чем с тобой говорить.

Потом она видела, как на палубе, у сходни, Степан простился с отцом и сошел на берег.

Лена долго сидела в радиорубке, пока не вызвал ее капитан. Петр Кузьмич сразу заметил, что она не в духе. Но спросил о другом:

— Прогноз погоды есть?

— Есть, — не глядя на капитана, ответила она. — Шторм до семи баллов, ветер порывистый, восемь баллов, у острова Медвежий выпал снег…

Петр Кузьмич слушал ее молча, насупив брови. Когда она умолкла, спросил:

— А в душе шторм сколько баллов? У Степана, видно, пять баллов. А у тебя небось все девять?

Лена вскинула голову, дерзко глянула на Петра Кузьмича:

— У вас все?

— Пожалуй… — Он встал, открыл иллюминатор. — Я не знаю, что у вас случилось, но сын такой мрачный, расстроенный. Крепко ты, видно, обидела его.

Она тихо спросила:

— А меня вам не жаль? Я же без отца… — И Лена тихо заплакала.

Петр Кузьмич растерянно заходил по каюте, не зная, как утешить девушку. От ее слез у него заходило сердце, и он почувствовал такую к ней нежность, что хотел тут же обнять ее и расцеловать. В своей жизни он повидал немало того, от чего люди порой седеют: и кровь людскую видел, и смерть боевых товарищей, гибель подводной лодки… В такие минуты Петр Кузьмич задыхался от волнения, слова вымолвить не мог.

Он долго сидел неподвижно, ощущая свою причастность ко всему тому, что произошло. Петр Кузьмич и сам бы не мог объяснить, отчего вдруг он, человек не из робкого десятка, отдавший морю лучшие свои годы, становился вдруг беспомощным. Когда была жива его жена, она говорила: «У тебя, Петрусь, сердце опутано нервами, тебе никак нельзя волноваться». Петр Кузьмич, однако, этого не разделял, он говорил ей, что морем просоленный да стылыми ветрами битый, ему и сам черт не страшен. А как увидит у женщины слезы — слабеет душой.