Александр Золототрубов - След торпеды

Аким поднялся с кровати и приник к окну. Темень во дворе — хоть глаз выколи. Ни души. Видно, почудилось ему. Вчера в полдень, когда Аким возвращался с поля домой, над Зорянкой висело уставшее солнце. Вода в реке отливала позолотой. И такая стояла теплынь, что Акиму захотелось искупаться. Он выбрал себе местечко поближе к камышу, где не купались мальчишки, разделся до трусов и вошел в воду. Вот так же с сыном он не раз купался в Зорянке. Любил он сына своего Петра молча и крепко. Не проходило и дня, чтобы Аким не думал о нем. Думая о сыне, он вспоминал свою службу на кораблях военного флота, как он, мичман Рубцов, раненный, добрался до берега, а потом его подобрали матросы с торпедного катера. Не забыл Аким, как лежал в военном госпитале, как приезжала к нему Настя. Увидела его в бинтах да худого, заплакала: «Акимушка, родной мой…»

«Настя умерла, а я — живой, значит, не судьба», — грустно подумал Аким, все еще находясь во власти недавно услышанного стука в окно. Постучали в окно, которое выходило в огород. За огородом — пустырь, там рос густой и высокий бурьян. Глухое место. Днями приходил представитель из сельсовета и потребовал, чтобы хозяин дома скосил бурьян, иначе могут наложить штраф.

— Коса у тебя есть, силенки тоже, так что берись за дело, Аким, — сказал представитель — мужчина лет под сорок пять, с бородкой и черными усами. — Хочешь, я помогу? В память о Насте. Душевная она была у тебя, сердечная. Меня частенько выручала: то побелит комнату, то картошку поможет выкопать, то пирогов напечет.

Аким задумался — была Настя, да нет теперь. Долго и тяжко она болела. Припомнились ему слова жены. «Сердце у меня на волоске держится, — говорила она. — Оборвется волосок — и нет меня. Ты будешь помнить меня, Акимушка?..»

Сердце Акима тогда сжималось от боли, но он не плакал. Все глядел на серое, окаменевшее лицо Насти. Думал: «Почему не приехал Петр? Может, он где-то далеко в морях?» Где бы он ни был, Аким в душе осуждал сына: мать страстно любила Петра и, даже когда умирала, просила мужа, чтобы жалел его.

«Ты скажи Петьке, что я могу и не встать. Пусть приедет», — плакала Настя каким-то чужим голосом.

Аким тогда подумал, что жена до утра не доживет. И чтобы хоть как-то успокоить ее, подсел к ней на кровать и дрожащей рукой погладил ее волосы:

— Ты, Настя, не хорони себя. Ты еще поживешь. И мне на радость, и сыну… Петька в океане. Пока получит телеграмму, пока соберется да сядет на попутное судно…

Она слушала его молча, но мыслями была где-то далеко и думала, видно, о сыне. Ее лицо, некогда полное, румяное, стало бледно-желтым, глаза потускнели, только жар в них и боль неуемная. Наконец простонала:

— Считай, меня уже нет. Я-то чувствую, как из души жизнь уходит. А ты… ты поклянись, что сына будешь беречь…

Вечером Настя скончалась.

Хоронили ее на третий день. Аким все ждал, что вот-вот появится Петр. Сын так и не приехал. Никто не спрашивал Акима, где он и почему не приехал на похороны матери. Только Марфа Костюк, соседка Акима, у которой своих детей было трое, сверлила его острым взглядом и все тараторила:

— Грех, Аким, что Петька не приехал. Грех, Аким…

— В океане он, Марфа. А океан знаешь какой большой. В миллион наших вот станиц, а то и больше.

— А если он не пожелал ехать?

— Такого быть не может! — взбеленился Аким. — Петька совесть не потерял!

Марфа поджала губы и потупила очи. После похорон станичники собрались у Акима помянуть Настю. Соседка полушепотом сказала:

— Аким, дорогой мой соседушка… Ты любил Настю и все, что мог, сделал для нее. Я ж помню, как сродила Настя Петьку и как ты кричал: «Быть сыну мореходом!» Настя еще тогда чуть не умерла. Роды у нее были тяжелые… Кесарево сечение… А вот почему твой Петька не приехал?..

Аким сидел печальный и задумчивый. Под вечер все, кто поминал Настю, разошлись. Он повалился на диван и тихо простонал:

— Остались мы вдвоем, сынок…

Смерть жены покорежила его так, что казалось, вместе с Настей в могилу ушла частица его души. И даже все доброе, о чем говорили соседи, поминая Настю, нисколько не облегчило его страданий. И еще в душе он злился на сына. «Ну, ладно, на судне он штурманом, заменить его, может быть, и некому. Но мог дать телеграмму? Мог. Извинился бы, погоревал. А то — ни слуху ни духу».

Аким очень любил сына, и оттого ему было больно за него. Он никогда не думал, что Петр мог так поступить. Ему очень хотелось, чтобы сын служил на море, на том самом Баренцевом море, где прошла его боевая юность. Когда Петр закончил десятилетку и стал работать в колхозе, Аким пошел в военкомат и стал просить военкома направить сына на флот. «Море, оно хотя горластое да соленое, а мне родным стало, — говорил Аким. — Потому и сын должен испытать на нем себя». Военком заверил ветерана, что просьбу его выполнит, если здоровье Петра не подведет. «Он как молодой дубок, — заулыбался Аким. — Бочки с горючим по сто килограммов таскает». Домой Аким вернулся веселым, открыл калитку и, увидев на крыльце Петра, сказал:

— Поедешь, сынок, служить на море. Военком обещал направить, как срок подойдет. Ты не раздумал?

— Батя, что ты! Моря я не боюсь. Не боги горшки обжигают. Ты небось тоже не сразу стал глотать соленую воду?

— М-да, — задумчиво отозвался Аким. — У моря крутой норов. Голосистое оно да стылое…

После похорон Насти Аким долго не ходил на работу, все дни пропадал на кладбище: убрал могилу, изгородь поставил. Даже Марфа заметила его старание. Сказала сочувственно:

— Ты был хорошим мужем, Аким. Я всегда завидовала Насте. И теперь ты такой же добрый. — И тут же спросила: — А что Петька, так и не объявился?

— В океане он, Марфа, — выдавил Аким.

— Мой Вася на далекой границе служит, а когда занедужила я, так сразу прилетел.

— Петька, может, не получил телеграмму. В том-то, Марфа, и все дело. Может, и не знает он, что уже нет матери…

— Может, и не знает, — развела руками Марфа.

…Утром Аким собрался в правление колхоза, а тут кто-то постучался в калитку, да так громко, что Серко рванулся на цепи. Аким вышел на крыльцо. Дочь Марфы — Зоя принесла телеграмму.

— Небось от Петьки, да? — Аким бросил на табурет дорожную сумку и поспешил к калитке. Зоя почему-то не вошла во двор, как обычно, а стояла у забора. — Слава богу, чертенок, дал о себе знать…

Зоя ничего ему не ответила. Будь Аким повнимательнее, он непременно увидел бы в глазах девушки печаль. Но ему было не до Зои. Глядел на белый листок бумаги, который она держала в хрупких пальцах, и радовался: «Сын… Сынок отозвался…»

— Ты, дядя Аким, только… крепись, дядя Аким.

Прочитал Аким телеграмму и слова вымолвить не мог.

— Петька оставил меня, — давилась слезами Зоя. — И жаль мне его до слез… Я, дядя Аким, любила Петю так, что по ночам, бывало, рыдала… И на море поехала бы к нему, да, видно, не судьба. А теперь вот…