Василий Бочарников - Тропинка к дому

Олег вырулил на дорогу, подсобил Анне подняться в кабину, подмигнул Кисленихе и, пересиливая рокот мотора, крикнул:

— Держись, тетка Нюра, крепче держись! На всю железку буду жать!

Полыхало солнце. От берез на дорогу дотянулась тень.

Трактор проскочил деревню и с ходу, разгонисто взял подъем за околицей. И пропал в просторах летнего дня…

Бабка Кислениха, проводив Олега и Анну, постояла, постояла одна на дороге, но на скамейку не вернулась, не было никакого желания дежурить сегодня тут, а устало, тихо, опираясь на клюку, направилась к дому Мукасеевых.

В свою деревню Анна вернулась к вечеру, на попутной машине. Предлагали положить в больницу, но она решительно отказалась: так хотелось домой — на крыльях бы летела, к сыночку, к внуку-первенцу, к тем своим обычным, простым делам, которым не было конца-края. Пообещала врачу ездить на перевязки и не натружать руку.

Светило солнце, но не накалисто, жара спала, от реки и луга тянуло освежающей прохладой, пахло укропом, огурцами, пылью; к деревне подступала предвечерняя тишина, когда все звуки становились отчетливей, различимей; над домами и подворьями косячками резво носились ласточки и, набрав высоту, ныряли к речной низине. Где-то там, в пойме Покши, хлопнул кнутом пастух, но еще далеко, еще не вывел стадо на гон.

По натоптанной мукасеевской тропинке, все прибавляя и прибавляя шаг, поднялась на взгорок. Вышла к проулку и увидела свой дом и двор. Подле самого крыльца стоял грузовик со светло-синим кузовом. Радость заплеснула сердце матери — приехали… Приехали-и! Вот, вот что ее тянуло домой, вот что вылечит — родня. Самая что ни на есть дорогая на свете… Хоть бегом беги. А она вдруг растерянно остановилась. Заволновалась, ничего не понимая: к стенке дома прислонен диван-кровать, розовый, с белым горохом, полированная боковина блестела на солнце; на стулья, ножками вверх, положены другие стулья; разборный круглый стол прижался к бочке с водой, на нем одеяло, горкой подушки; на огородном частоколе во всю ширь развернут ярко-узорчатый, с малиновым полем ковер. Сама покупала к свадьбе. А за грузовиком на ее веревках, раз натянутых и никогда не убиравшихся, белели и синели крохотные подгузники, с платок величиной, и три или четыре пеленки, чепчик и бежевое байковое одеяльце.

— Неужели насовсем?! — ахнула Анна. — Неужели решились?!

Окно в сад было распахнуто, в доме громко разговаривали, смеялись, за ее короткое отсутствие сюда вошла новая жизнь, сразу изгнав тишину и одиночество. Анна, стараясь сдержать волнение, дрогнувшей рукой отворила дверь в сенцы, почти бегом одолела четыре ступеньки и потянула на себя дверь в дом.

В горнице за столом, вынесенным на самую середину, сидели сын Геннадий, Родион Завьялов, Олег Сорокалетов, а сбоку, с торца, невестка Тамара. На столе — закуски, деревенские и городские, вино. Застолье было в разгаре. Все поднялись и вышли из-за стола к Анне. А она растерялась — не знала, к кому первому кинуться: к сыну, к невестке или внуку? Да и где же он? Повернула голову и увидела: поперек ее кровати на распахнутом одеяльце, прикрытый сверху легонькой пеленкой, лежал ее родной внук. Белый комочек. И как раз угадал, подал знак бабке: пошевелился — и из-под пеленки высунулась крохотная ножка с гладкой розовой пяткой. Так и хотелось ей сразу броситься и поцеловать именно, эту пятку… А она, смятая нежданной радостью, стояла растерянно, не в силах совладать с волнением.

— Милые-е ввы-ы мои-и, родные… — повторяла Анна сквозь слезы.

— Как же ты, мать? — сын положил ей на плечи руку и, прижимая к себе, повел к столу. — И угораздило же тебя! Очень больно?

— Больно… Немножко… Ничего страшного. И врач так сказал.

— А мы ведь, мать, мы ведь… насовсем приехали. — Геннадий пододвинул стул. — Примешь?

— Я это поняла, — отвечала она. — Как не принять?! Сынок, сынок, в свой родной дом вернулся. Рада-то я как!

— Ну вот, считай и прописался уже. У нас по-деревенски, просто, — забасил Родион Завьялов. — По такому случаю… Наливай, Гена!

— С прибытием, дети! — в наступившей тишине сказала Анна.

Мужчины дружно выпили, Тамара даже не тронула свою рюмку; Анна хотела выпить: этот суматошный день обернулся для нее и болью и радостью, столько волнений сразу, но лишь пригубила рюмку, сделала короткий, птичий глоточек и поставила на скатерть.

— За сына-то! За внука-то! Анна! За новую жизнь! — требовал Завьялов.

Она замахала руками.

— А ты ведь, Анна, ничего не знаешь, — горячо заговорил Родион. — Помнишь? Помнишь, шли мы с тобой после сессии из сельсовета, говорили о механизаторах, которые из деревни бегут… Я еще пообещал тогда, что в город съезжу, повстречаюсь с беглецами, своими глазами погляжу на их житье-бытье, поговорю по душам. — Родион сразу отрезвел и, разгладив пшеничные усы, продолжал: — К первому, значит, попал к твоему Геннадию. Комнатенка метров шесть-восемь в частном доме в Татарской слободе… Ну, все ясно… Как видишь, уговорил… Теперь, братцы, в деревне жить можно. Можно! И хорошо, крепко жить! Только, — он стукнул обоими кулаками по столу, аж посуда зазвенела, — работать честно. И дело свое любить. Обязательно любить! Так или нет, Олег?

— Так, Родион Иванович!

— Вот уборочную закончу, — распалял себя Завьялов, — опять в город поеду к односельчанам. Еще уговорю кого-то, а может, и не одного, не я буду… Пять домов, домов с усадьбами, уже сегодня может дать наш совхоз. Приезжай, живи возле леса, возле речки. С огородом. С коровой…

— Умник ты, Родион. И материнское спасибо тебе. — Анна поднялась. — Пойду, — кивнула в сторону внука.

Вместе с Анной поднялась и Тамара. Вместе они подошли и к мальцу. Он проснулся, ворочался и таращил бледно-голубенькие глазенки. Личико у него уже было не красным, а белым, с легким румянцем на щеках.

— Как нарекли? — шепотом спросила Анна.

— Юрием… Юрой, — тоже шепотом отвечала невестка.

Анна поймала ее руку, прижала к своей груди.

— Спасибо тебе, милая, за внука… Живите у нас. Вон какие хоромы. Есть где Юрочке побегать-порезвиться! — Нагнулась. — Юра-а… Здравствуй, Юра. Ну, узнаешь свою бабушку?.. Гу-гу-гу. — И резко выпрямилась, — Фу! Задымили табачищем.

Анна с помощью Тамары спеленала внучонка, взяла его на руки и, обращаясь ко всем, бодро, весело сказала:

— А мы с Юрой гулять пойдем.

Она вышла на крыльцо, остановилась, огляделась и скорее не для внука, а для себя сказала:

— Здесь и будем жить… Здесь, Юра, и будем расти.

Лучи закатного солнца, обласкав яблони и вишни, мягко освещали обветренное, крестьянское лицо Анны.