Василий Бочарников - Тропинка к дому

— Хотела… петушка зарубить… а получилось… он мне большой палец чуть не отрубил.

— Ай-ай! Гли-ко, матерь божья, как худо-то получилось… И ведь автобус костромской… ну, вот только-только тут был… Наполовину пуст.

— Видела его. Видела. Ну да подберет какая-нибудь машина.

— А то как же… Ты, голубынька, не беспокойся: в случае там чего… пригляну за домом, все сутки мои, корову загоню и подою, овечек загоню, цыплятам корм дам.

— Спасибо, Агафья Митрофановна… ты уж… Ага, вон, кажись, катит какая-то машиненка.

— К дороге, к дороге подвинься, маши раненой рукой, маши, — присоветовала бабка. — Возьмут. Не могут не взять пострадавшую.

Отсюда, со взлета деревенского холма, хорошо просматривалась дорога: она за речкой Покшей рассекала хвойники, скатывалась с увала на мост и с ходу взлетала на крутой холм деревни Большие Ведра. Еще издали, как только показывалась машина, было преотлично видно: один шофер в кабине или с попутчиком, полностью загружена легковушка или есть свободные места. Охотишься наверняка.

Грузовик подходил Анне, с шофером рядом никто не маячил, она подняла руку, но, взревев мотором, грузовик пронесся мимо. За грузовиком Анна впустую «проголосовала» двум самосвалам и такси, в котором ехал лишь один пассажир.

— Ах, поганцы! — пристукнула Кислениха палкой о бетонную плиту, на которой стояла большая, крашенная в голубое скамейка. — Даже не глядят!

— Ничего, бабушка. Эти не взяли, другие возьмут… Уеду как-нибудь.

Набрав скорость, торопливо пролетел «уазик» с каким-то одним начальником, проехали, не останавливаясь, не замечая Анны и ее поднятой раненой руки, два грузовика с солдатами.

Будто кто-то слишком злой и бездушный заколдовал эту остановку: все мимо, мимо, мимо бежали, мелькали, рычали, шипели ЗИЛы, КамАЗы, КрАЗы, «Жигули», «Волги», «Москвичи»… И ведь требовалось всего-навсего одно-единственное место, а дорога упорно не давала и не давала его.

Теперь Анна покачивала замотанной полотенцем левой рукой не на виду машин, а чтобы утишить резкую боль во всей руке до плеча, до самого сердца, казалось, она раскачивала взад-вперед белый фонарь, а огоньком в нем было проступившее алое пятно крови.

— Ах, поганцы! — кричала и еще сильнее колотила палкой о плиту бабка Кислениха. — Кабы можно крестом остановить их, так крестом бы остановила!.. Вот горюшко…

— Да ладно тебе, Агафья Митрофановна, ладно. Зачем ты так? Ну, эти не взяли, пусть, спешат, ведь обеденное время, другие возьмут. — И подалась еще шага на два вперед, к горячему, тяжко пахнущему асфальту. — Найдутся, найдутся ведь такие, которые возьмут.

— Найдутся?! Говорю тебе: раненой рукой останавливай! — кричала бабка.

Шоферы мотали головами, отказывая ей в просьбе. Шоферы чертили ладонью по горлу, дескать, позарез некогда. Шоферы просто не обращали на нее никакого внимания, даже головы не поворачивали, глазом не косили в ее сторону, словно она была столб при дороге, который мелькнет и нет его… Ошиблась бабка Кислениха, нет, не действовала, никак не срабатывала в пользу Анны и рука — фонарь, с огоньком — пятном крови на холщовом полотнище; от бензина, от гари, от шума машин, от палящего солнца, от раны — у нее шибко разболелась голова. Хотелось в холодок. Подальше от шума. Хотелось прилечь, забыться… И очень хотелось пить, ополоснуть холодной колодезной водой лицо. Колодец был рядом, перейди лишь на правую сторону дороги, под березами сруб с воротком, да только не напьешься. Это она знала. Нет ведра на цепи. Раньше все время было. Но бойчей, оживленней стал тракт, и сколько б ведер они ни прицепляли, их тут же снимали проезжие шоферы.

Показался большой голубой МАЗ, Анна подняла обе руки, зная, что в такой кабине трое просторно уместятся, а шофер сидел один. Машина притормозила.

— Ну вот… — облегченно вздохнула бабка Кислениха.

Мордастый шофер в белой майке крикнул:

— Чего тебе, тетка?

— Поранилась вот… Довезите до Костромы… Заплачу…

— Поранилась?.. Э-э, нет. Возьми, а потом мороки с тобой не оберешься. Жди автобуса. — Дал газ, поехал.

С минуту молчали и Кислениха, и Анна, ошеломленные, не находя слов.

— Баба Агафья, а баба Агафья, будь добра, принеси попить… страсть как хочется.

— Сей момент, дочка, я не от себя… Я от Козловых тебе принесу… А ты лови, лови, может, хоть один найдется с совестью, возьмет тебя… Ах, поганцы, поганцы! — удаляясь, кричала бабка Кислениха.

Какое-то время дорога пустовала, и опять резво бежали машины.

Порой Анне казалось: где-то там, за лесистым увалом, машины сильно-сильно разгоняли и запускали их… и они, грохоча, пыля, чадя дымком, неслись, летели со свистом вперед, вперед, не в силах остановиться, и шоферы хотели бы, но не могли совладать с ними, и уже не шоферы управляли машинами, а машины шоферами. Куда они бежали? Зачем так торопились? Что везли? Куда везли? Этого она не знала…

«Голосовала». Мог бы взять «Москвич» с красным крестом на боку, но как угорелый пронесся мимо. Пустой ЗИЛ тоже бы ей подошел, однако шофер не поленился, показал, что сворачивает налево. Она проводила его взглядом, за околицей деревни действительно был поворот на турбазу, но ЗИЛ спокойно покатил прямо. Прямо… «Зачем же он соврал? Зачем? Ведь я его не осудила: не взял — и не взял».

Уставшая от машин, которые ее не брали, как будто сговорились, уставшая от полной своей неопределенности и беспокойности, она в какой-то миг подумала: «А если бы мой Генка сейчас ехал и у дороги стояла не я, а стояла с раненой рукой другая женщина, на другой дороге, стояла тихая деревенская женщина и махала ему остановиться, остановился бы он, взял бы он ее или не взял?.. Взял ли, может, тоже проехал мимо?..» Она не знала. Она не могла ответить на свой же вопрос…

Облизала сухие губы, ладонью провела по лицу.

— Все стоишь? — участливый голос Кисленихи.

— Стою, бабушка.

— На вот, девонька, попей водицы. Попей, и будем вместе останавливать машины… Я им вот этой клюкой все стекла расколочу! Или у шоферов — лихачей глаз нет? Или живое материнское сердце заменили моторным? Ах, поганцы! — Щеки бабки горели от гнева. Она приняла от Анны пустую кружку, сунула в большой карман передника и шагнула с клюкой на самую середку дороги и стала там твердо: или останавливайся, или — дави! Вот что выражала ее фигура.

Им сразу же крупно повезло, так показалось поначалу бабке Кисленихе: прямо перед ними как вкопанный остановился тупорылый огромный желтый трактор «Кировец» с двухсекционным прицепом и металлической сеткой, наращенной над бортами. Прицеп был горой загружен «зеленкой». Анна еще издали признала трактор и Олега Сорокалетова в кабине и не «голосовала», зато бабка Кислениха решительно «голосовала» и рукой и клюкой.