Василий Бочарников - Тропинка к дому

Ржаное поле… Как тут легко и просто ты переходишь из настоящего в прошлое и снова возвращаешься в свой обычный день.

Тропа выводит меня на лесной закраек, в тени густоветвистой березы я остановился еще раз. И подумал: «Вот это ржаное поле, вспаханное и засеянное моим земляком и другом Василием Березиным, — тоже природа. Природа человека. И она — прекрасна».

Со стороны леса выплыло белое облако и зависло над полем — может, тоже залюбовалось им?

Широкое изволочное ржаное поле с полуденной стороны обрезает проселочная дорога. Рожь стройна, высока, выставлена густо, колосья на подбор, ядрены, провисли грузно, надышаны крепким хлебным запахом. А по кромке поля, смягчая строго солдатский наряд ржи, — васильковая синь. Приветливая. Открыто-веселая.

Рожь и васильки… Давние-давние соседи.

Издревле рука пахаря терпеливо-строго, старательно пыталась отделить рожь от василька, жизнь от забавы… Вытерпел, выстоял. Потом, это уже в наше время, принялась за него химия; горшей судьбины, наверное, не было ни у одного нашего полевого и лугового цветка. И тут он не оробел, не сдался. А может, рожь не может жить без василька? Есть свет и тень, снег и трава, день и ночь; есть рожь, и есть василек. Выжил и, не показывая человеку укора, дивно полыхает синью, так глазасто-тепл и доверчив, что не заметить его невозможно. А как заметишь, то обожжет тебя радостью: да ведь это… это перед тобой синие глаза самого Лета.

Стою, гляжу на него, будто впервые: стебель у василька сух и высок (не иначе на своего соседа равняется!), листья узкие и длинные, цветок голубой по кругу и синий-синий в середке, но и лепестки сложены на особицу, как бы в свой особый цветок, схожий с граммофонной трубой. Лепестков-цветков много (на моем васильке я насчитал одиннадцать), и вся корзинка и лепестки крепко сидят на зеленой шершавой луковке. Запах у василька — запах поля, но в нем сохранена и своя нежность.

Ложусь на межник. Незнобкий ветерок чуть-чуть шевелит рожь. Если глядеть снизу, с земли, рожь кажется еще выше, крупные русые колосья вроде бы трогают, гладят небо. И васильки покачиваются и синеглазо улыбаются: ржице вольготно, и нам ладно.

Солнечно, тихо. И только нет-нет да и плеснет из ржаных дебрей перепелка: «Пить пойду… пить пойду… пить пойду…» И тут в поле откроется тебе вся немыслимая глубина лета, прошедшего и будущего, вся его доброта, и ты не выскажешь вслух, а лишь про себя подумаешь вблизи ржи и васильков: «Хорошо жить на земле, чудесно жить на земле, если принимаешь простые радости…»

И снова иду я полевой дорогой, любуюсь васильками, благодарю их за мужество и терпение. Они есть у этого цветка… Я ведь знаю еще и то, что василек пройдет с летом до конца. До последнего дня и часа. И расстанется с ним. И будет любить поле своими синими глазами и тогда, когда оно опустеет, и тогда, когда оно примет на себя и дождь со снегом, и колюче-студеные ветры. Пусть же будет так: василек — синие глаза лета. Он это заслужил.

Радуга!.. Огромное многоцветное коромысло зависает над землей, и как празднично делается все кругом.

Взрослые молча замирают, дети не скрывают своей радости, вскрикивают, прыгают:

— Радуга! Радуга! — и тянут руки. Ведь им хочется не только увидеть, но и потрогать своей рукой радугу. Какая она? Холодная? Горячая? Мягкая?

К вечеру я вышел на рыбалку. И только сделал несколько забросов блесны, накрыл шквальный дождь. Пришлось со спиннингом бежать в ельницу. Там и укрылся.

Дождь ослаб, проглянуло солнце, и я вернулся на речку. И только сделал заброс, опять сыпанул дождь. Теперь уже при солнце. Алмазные шарики запрыгали по воде, и так по всему омуту. Одни пропадали, другие возникали, перепляс шел без перерыва. Я забыл про спиннинг, любовался игрой и светом дождевых шариков.

Дождь так же внезапно, как возник, оборвался, ни одного шарика в омуте, я поднял голову и тут неожиданно над левобережным хвойным лесом увидел две радуги. Да, сразу две! Одна была поменьше, пониже, со слабым напором красок. Вторая над нею смело выкинула свои крыла и гляделась мощней, резче, ярче: оранжевое, сиреневое, зеленое, синее, белое, желтое… Какое смешение цвета, какой волшебный подбор красок!

Не хотелось подробно сравнивать их, ведь и первая, и вторая радуги были украшением неба и земли. Кратким и чудесным.

Я любовался радугами, пока они не погасли. А когда забросил блесну и повел ее, то увидел в глуби омута отблеск радуги, и мне вдруг захотелось, чтобы блесна тройником подцепила не рыбу, а кусочек радуги. Вот была бы удача!

В стылом октябрьском небе я увидел журавля. Он летел один, высоко-высоко, и время от времени кричал тревожно. Этим криком он мгновенно и остро соединил себя со мною, с лесами, полями, рекой.

Круто вечерело. На горе в деревне зажигали огни.

Этим криком, летевшим из поднебесья, сразу были ранены леса, поля, река, мое сердце.

О чем он кричал, одинокий журавль? Может, он звал стаю, своих друзей, свою подругу или жаловался на ушедшее лето. Что случилось с журавлем? Почему он остался один и все-таки решился на этот поздний полет?..

Этого никто, никогда не узнает. Это еще одна тайна. А есть люди, которые утверждают, что в мире будто бы не осталось тайн.

Журавль, я твой друг, я кричу тебе на вечернем берегу речки Покши:

— Лети-и! Все обойдется по-хорошему — только лети!

Лети, журавль.