Василий Бочарников - Тропинка к дому

Выбившись из земных глубин, перекипев сильными толчками, родничок сливается в ямку, копится, копится и выбегает из нее уже проворным ручейком, у него свой зазывный голосок, а в его чистой воде отражаются деревья, облака, солнце, звезды.

Весною с полей в овраг мутными потоками скатывается шальная, талая вода, сминает родник, топит. С неделю, а то и дольше его нет, но и за это время я успеваю соскучиться о нем. Но вот пронесет шумную полую воду, и, замытый глиной, забитый песком и травяным сором, родник вновь воскресает и начинает работать — юный, светлый, неугомонный.

К родничку кто-то положил два сухих обломка ольхи, становись на колени (такая вода достойна поклона!), чуть нагнись, и толчки родника придутся как раз на твои губы. Только лови. И пей, пей, сколько хочется. Никто не оговорит, никто не помешает.

Тут, подле родника, думается всегда хорошо, чисто, возвышенно. Вот так бы служить людям, как служит этот родничок, у которого и имени нет.

Под навесом лозняков на чистой теплой речной волне — белые-белые приманчивые звезды-лилии. Плыть бы и плыть бы им по реке, чаще встречаться с людскими глазами, радовать да удивлять, но все лилии на своих донных якорьках.

Какой невозможно, немыслимо нежный свет льется от этих цветов вокруг! А есть люди, которые протягивают руку и гасят этот живой свет, не зная, что сорванная лилия уже не сможет жить без своей реки.

Мы одиноко плывем речкой Покшей на резиновой лодке, и мой пассажир, мальчик Сергей, уже в который раз, вскидывая руки, тревожным голосом остерегает меня:

— Осторожно-о… не разбей их веслом!..

Он постиг красоту лилий.

К вечеру лилии закрываются, зажимая в своих кулачках все сияние прожитого дня. Так им, вероятно, уютней и спокойней коротать ночь.

А придет новый день и откроет их.

По-разному складываются судьбы даже у цветов…

Эту луговину-серпик у речки Покши разрывает ручей. Ручей скатывается с угора, с Нелидовского ключа, и всегда живой и бодрый. Самых старых людей деревни спрашивал, был ли этот ручей раньше, отвечали: всегда был, с мала помнится.

Под вечер возвращался с рыбалки, усталый и невознагражденный. Остановился ополоснуть лицо из студеного ручья, и тут нежданно-негаданно глаз поймал открыто-приветливый кивок. Кланялся мне дружелюбно лютик. Вот это неожиданность! И откуда бы, вы знали, посылались поклоны! Из какого немыслимого положения! Цветок стоял в самой середине ручья и кивал, кивал желто-теплой пятилепестковой чашечкой. И при этом из этой чашечки проливалось столько света!

Я умылся, повернулся, а лютик все кланялся мне. Тут-то и удивился по-настоящему: как, дружище, ты еще в воде, еще не вылез на берег?! Застудишься!

А лютик между тем все так же кланялся головкой: упругая вода все толкала и толкала стебель. Безостановочно!.. Выходит, семя проросло в ручье. И стебель поднялся из воды, а его при этом мотало, трясло, клонило набок. Выходит — и зацвел лютик в воде.

Кинулся я тут соседей искать, где и как они живут. Семейка лютиков на берегу. Россыпь на луговине. И точно такие же ярко-желтые чашечки, как и у моего лютика. Диво дивное! Мой лютик ничем, ну, ровным счетом ничем не отличался от своих собратьев! Ай да удалец! И не свалила вода, и не затрясла, и не застудила. Вот это пример стойкости!

Теперь уж я, всякий раз выходя на луговину, почтительно снимал шляпу и здоровался с лютиком:

— Живы-здоровы?.. Отлично! Так и дальше держитесь, дружище. Помните: вас любит речка Покша, и вот эта ольха, и вон та желтая купальница, и четыре дрозденка, что высовывают носики из гнезда, и незабудки, занявшие островок как раз напротив вас.

Лютик в ответ вежливо кивал головой. И, глядя на него, мне было понятно — выдержит.

На березе, что у нашей избы, и дуплянки, и старая кадушка, и старые бидоны, и ящики — и все это приспособлено скворцами под жилье. Удивительно, но вся эта «площадь» занимается птицами. В бидонах по два этажа, и на каждом из этажей жильцы. Сколько писку, песен, колготни!

Нынче ласточки прилетели к нам поздно, весна выдалась холодной, и лепить гнездо из глины им, видать, было трудно. Да и некогда, если разобраться… И семья ласточек нашла выход: один из старых бидонов, который почему-то оказался незанятым, отвергнутым скворцами, был исследован и сгодился под жилье ласточкам.

Возле дырочки был железный язычок наружу, ласточки прилетали и садились на него, отдыхали, оглядывали деревню, огороды и закраек леса, а когда появились малыши, то с этой крохотной площадки было очень удобно кормить их. Птенцы по очереди выглядывали в оконце и, раскрыв клювик, принимали от папы и мамы мошек, паучков и жучков.

Вот тут, на открытом обзоре, я и подглядел, что ласточки — очень строгие учителя. Когда пришла пора вылета из домика и нужно было начинать свою жизнь, пробовать крылья, а какой-то из птенцов мешкал, трусил, родители решительно выталкивали его из гнезда: лети или падай. Жестоко? Да, жестоко, пожалуй, но другого выхода не было. Не научился летать — погиб…

…Вот «на старте» уже последний птенчик, оробело крутит головкой, как бы говорит: «Высоко-то как!», к нему подлетает мать, сердито щебечет, дескать, «смелей, смелей», и, задев крылом, сталкивает с крохотной металлической площадки.

Я даже глаза закрыл, но все обошлось благополучно, малышок не оплошал: падая, стремительно раскрыл крылья, резво, старательно махнул разок-другой и — полетел. Полетел! Сам! Выписав в солнечном воздухе круг, он тут же пристроился к своим братцам и сестренкам, и они теперь уже всей семейкой, под присмотром папы и мамы, разумеется, радуясь, опробовали крылья. Как у них все славно получалось: и повороты, и взятие высоты, и спуски!

— Все отличники! Все! — смеясь, сказал Сережа.

Они летали над деревней, над холмом, над речкой, над полем и лесом. Летали, где хотелось. Летали, сколько желалось. А отдыхать садились на провода, возле какой-нибудь избы.

Бабка Марфа, видя, с каким интересом мы наблюдаем за птицами, молвила:

— В каждой деревне есть свои ласточки. Летайте, касатки, летайте на здоровье.

Так было и на этот раз. Птенцы сидели на проводе над нашим огородом. Но вдруг что-то случилось: четыре малыша, пискнув тревожно, сорвались с провода и кинулись в сенцы нашей избы — дверь как раз была раскрыта. Попорхав, потрепыхав крылышками, птенцы сели на жердочке. Дважды я входил и выходил из избы, а они тихо, скромно сидели.

Что случилось? Я вышел во двор и увидел на березе ястреба. «Ах, вот оно что». Тогда я сильно хлопнул в ладони, будто бы выстрелил, шугнул незваного гостя, ястреб сорвался с ветки и полетел к лесу. Тут же появились старшие ласточки и щебетом вызвали малышей.