Василий Бочарников - Тропинка к дому

Я разговаривал с лосихами: спрашивал, как их зовут, давно ли они ушли с фермы и когда вернутся туда, где их хозяйка Галина Николаевна, куда сейчас держат путь, есть ли у них уже детки; но им было некогда отвечать, и я не обижался. Ведь свершилось (и так просто!) самое главное: они доверились мне, а я — им… Одно дело — поглядеть на лося в загоне, другое — встреча в лесу, на реке, в поле.

И расстались мы легко: поняв, что угощенья больше нет, лосихи обошли меня с боков.

Паслись мои знакомицы тут же рядом, в ивняках левого берега реки. Им было спокойно возле человека, а мне отрадно. С ними по-иному воспринимался и этот солнечный день, и эта укрытая льдами и снегами река, и это бледно-синее небо.

Не очертить границы зимы — сколько белого простора во все четыре стороны. До горизонта. И — за горизонт. Снега, снега, снега, не тронутые ни веселым детским следком, ни хищным прочерком охотничьих лыж, ни санным полозом, ни тракторным колесом… Все это будет после, когда разойдется день.

Зима в нашей деревне. И такая же зима в соседних деревнях. Еще затемно носят в избы дрова из огромных поленниц и складывают охапки у печей; на березовых, еловых, ольховых поленьях снежинки, они тают и наполняют жилище свежим морозным запахом, тревожа и взрослых, и малых; затапливают печи, и колеблющиеся отсветы пламени играют в промороженных окнах; из ключей, из колодцев носят воду на коромыслах — вот и проторены первые тропы. Огонь, вода — вечные, добрые спутники человека.

В рассветном небе прогудел рейсовый самолет из Костромы на Москву, прилетели вороны и лениво сели на старую ветвистую березу у пруда. Пруд — огромное овальное зеркало. Только в одном месте зеркало (будто неумелый хозяин попался) пробито. Пробоина рваная. Возле лунки лом, воткнутый в лед. Лом не забыт, принесен сюда на всю зиму. Лунку за ночь затянула тонкая ледяная корочка. В ней еще трепещет зелено-голубая звезда. Или это показалось мне?

Поле — снежный разлив. Ветерок качает сухие былинки. Оно кажется пустым, безжизненным, но это не так. Вот крупный след — лось пробежал; петляющую аккуратную цепочку от скирды соломы к березам проложила лиса-огневка; торопливо, прыжками пролетел заяц-беляк, не хотелось бы ему выдавать себя, но роспись-то осталась… И вот этот горячий след читает собака, а за рыжим гончаком поспешает охотник на лыжах. Будет ли сегодня удача? Кто знает? Это зависит и от охотника, и от зайца.

Где-то в эту пору цветут цветы (и наши птицы, осилив перелет, как раз там), где-то знойные ветры пересыпают пески. А у нас — снег, морозы. Зима.

Зима… Она принята, мы вошли в нее и теперь начинаем замечать и открывать для себя ее красоту — не в этом ли сила человеческого сердца? Жить и любить.

Вот зима и разостлала свои щедрые холсты.

От нашей деревни в соседнюю лесную деревню Елкино промята тропа. В эту сторону не ездят грузовики, трактора с прицепами-санями. Только тропа, узкая, петлистая, живая. Идут встречь друг другу путники, хочешь не хочешь — обниматься приходится, чтобы разминуться.

Да вот и эту тропу пересыпают снега, начисто заметают метелицы. А ходить нужно. И тогда кто-то первый возьмет и расставит вешки, обозначит ими тропу. В снег слева, в снег справа навтыкает веточки ломкой промороженной ольхи. Теперь не только днем, но и ночью идешь по вешкам и не собьешься, не нырнешь в сугроб по грудь.

Вешки ведут надежно. Сердится на них зима, заваливает снегами. Вот уж только кончики веточек птичьими лапками кое-где выбиваются из заносов. Тут каждый старается к старым вешкам подсадить свои, новые.

А гульнет южный ветер — вытаивают вешки… Так и будут сторожить тропу до самой весны, до желанного солнца.

Шагаю торной тропкой, гляжу на пышные поля, на еловые и сосновые леса с проседью снегов и думаю: и в жизни у каждого из нас есть свои вешки, чтобы уверенно идти вперед и не сбиваться с дороги.

Все уже было: и ольховый кудряво-заиндевелый лесок, и тихая речка, уместившаяся подо льдом, и скирда соломы, золотая, прикрытая поверху снегом, без единой метки, без единой трещинки, и напевные перезвоны проводов электролинии, и желанная встреча с лосем — так сильно и уверенно покорил он поле, выбрасывая копытами комья снега.

Ты идешь проселком. Час, другой. Притерпелся к морозу и рад уже тому, что движешься, покоряешь путь… И вдруг в солнечном морозном утре с твоего взгорка открывается деревня, в низине, у реки, вся в розово-синих снегах, с высокими ветлами и березами; во всех избах топят печи, бело-сиреневые дымы столбами растут, растут, вытягиваются до самого упора в небо и хотя и зримо, но как-то таинственно соединяют землю с небом. И повеет на тебя от этой картины такой русской чистотой и покоем, что от радости вздрогнет, тепло всколыхнется сердце.

А потом услышишь и звуки этой деревни: переговариваются женщины, звякает цепь о бадью у колодца, приглушенно (в теплом мшанике, он отгорожен от простора стенками) пропоет петух, залают собаки, громко засмеются на горке юные лыжники. И тебе покажется, что ты уже был здесь когда-то, жил, знаком со старым и малым.

И распахнется широко душа — это твоя Родина.

Интересно, захватывающе интересно зимой проехать руслом речки, закованной льдами, укрытой снегами, опушенной ивняками, ольхами, черемухами, рябинниками.

С пологого откоса спускаюсь на лыжах на Покшу. Слабо треснул лед — и опять тишина, изредка сыплются с неба легкие, летучие звездочки снежинок. Остановиться, поймать их на лицо — прикоснуться к тайне. Родятся и тут же гаснут сухие шорохи — это камышинка задела за камышинку.

То ты видел речку с берегов, да и то только тогда и с тех мест, где можно подступиться, сколько загадочного пропускалось при этом, а теперь вся река тебе открыта и ее берега, левый и правый. Никто не торопит, никто не отвлекает: двигай потихоньку лыжи, гляди, останавливайся, поворачивайся, вслушивайся.

Река подо льдом, а поверху льда накинуто бело-синее покрывало снега. Знать — знаешь, что под ногами живая река, с текучей струистой водой, а вот как убедиться в этом? Можно размести снег варежкой до льда, снять лыжи, лечь, прислониться ухом и, сдерживая не только дыхание, но и стук сердца, услышать слабый, невнятный, но все же шумок движущейся воды, такой загадочный и глубинный. А можно… Чу! Это за поворотом, за островком… Воркует, без устали, взахлеб, радостно воркует вяхирь — дикий голубок. Неужто зазимовал?! Тогда почему не в ельнице? Ближе, ближе. Не опираюсь на палки, не поднимаю лыж, сдерживаю дыхание. Вяхирь — птица чуткая, пугливая, близко не подкрадешься… Вместо голубочка — промоинка, удлиненная, с зазубринами и черной густой водой. Речка воркует. Речка. Всем-всем подает весточку, что жива, что держится, что бежит, бежит туда же, куда и бежала — к самой Волге.