Кирилл Столяров - Разные люди

Семен Борисович опустил в каждую из копилок по три пятидесятикопеечных монеты и торжественно вручил их малолетним потомкам, которые тут же вприпрыжку удалились, радостно бренча полученными приспособлениями для сбора и хранения денег.

— Семен Борисович, зачем вы это сделали? — с укором спросил Анатолий.

— Ты, зятек, хоть и слывешь среди нас ученым человеком, но многого, видать, толком не понимаешь, — наставительно ответил ему тесть. — Пусть они с малолетства учатся бережному, хозяйскому отношению к трудовой копеечке. Что ты делаешь, когда Семочка из школы пятерочку приносит? Гладишь его по головке, и привет из Ташкента? А ты прояви родительскую сметку, раскинь умишком и поступи по-мудрому: одной рукой погладь по головке, а другой сунь ребенку монетку. Я в жизни, ей-богу, кой-чего кумекаю!

Семен Борисович постоянно рассуждал с поражавшим Валентину Даниловну апломбом и всерьез считал себя знатоком человеческих душ.

— Толик, лапочка, папуля дело говорит, — поддержала Валерия. — Деньги не испортят детей, мы же не в руки им даем. Приучатся считать и со временем проявят хозяйское отношение к жизни. Кока мне с трех лет деньги дарила, и, как видишь, вышло все путем.

— Гм, Макаренко убедительно не рекомендовал соблазнять подростков деньгами, — осторожно возразил Анатолий.

— Бог с ним, с твоим Макаренкой! — отмахнулся Семен Борисович. — Твой Макаренка и мне знаком, я его тоже в руках держал. Он с беспризорниками работал, с мазуриками, а тут детишки от хороших родителей. Разве Семочка и Светочка им ровня?

— Тем не менее я не вижу ни малейшего смысла развивать в них любовь к деньгам, — попытался настоять на своем Анатолий.

— Ты, зятек, даром меня кажный раз на прынцип берешь! — Семен Борисович набычился. — Я в огне не сгорел и в воде не утонул!

— Толик, кончай заедаться! — прикрикнула на него Валерия. — После драки кулаками не машут! Копилки уже у детей, а отбирать их я не позволю. Семочка такой обидчивый мальчик, очень даже нервный.

Анатолий привычно стушевался и смирился с копилочной реформой, а дети были в восторге и не выпускали копилок из рук. Они по нескольку раз в день подходили к Валентине Даниловне, призывно трясли кисками и так выразительно смотрели в ее глаза, что она против воли вынимала из-под подушки кошелек и опускала монеты в бездонные кошачьи пасти. Когда у нее кончились деньги, Сема перестал подходить к бабушке, а менее искушенная Света по-прежнему терлась щечкой об ее руку в надежде выцыганить монетку. История повторилась после того, как пришел почтальон и принес Валентине Даниловне ее пенсию, но вскоре дети сами догадались, что их старая бабушка отличается от остальных взрослых тем, что у нее туговато с деньгами, и мало-помалу утратили к ней былой интерес. Правда, Света еще какое-то время ласкалась к бабушке и бегала к ней переплетать косичку, но позднее у внучки, очевидно не без влияния Валерии, появилось нечто вроде страха, а может быть, даже отвращения к ней. Во всяком случае, Валентина Даниловна много раз замечала, что Света ходит по комнате на цыпочках, не желая обнаружить себя и без нужды приближаться к ее кровати. Именно поэтому она с такой надеждой и любовью часто смотрела на фотокарточку другой своей внучки — Танечки.

В семь часов вечера вернулся с работы Анатолий.

— Как ты себя чувствуешь, мамочка? — прокричал он, заглядывая за шкаф.

— Спасибо, Толенька, сегодня, кажется, чуточку получше. Ты будешь дома или куда-нибудь уйдешь?

— Видишь ли, мамочка, Лера прямо со службы отправилась к портнихе и предупредила, что задержится у нее допоздна. Следовательно, я, так сказать, прикован к тачке. А что?

— Мне хочется помыться, — стеснительно призналась Валентина Даниловна. — Дни стоят душные, я потею… Ты мне поможешь?

— Разумеется.

Сын тотчас же ушел в ванную, а Валентина Даниловна облегченно вздохнула. Дело в том, что болезнь и слабость не позволяли ей мыться без посторонней помощи. Точнее говоря, мылась она сама, но своими силами попасть в ванну и тем более выбраться из нее было неосуществимо. В другой обстановке, при нормальных отношениях, она бы воспользовалась услугами невестки, но Валентина Даниловна принципиально не желала одалживаться у Валерии и мылась тогда, когда той не бывало дома. Она, конечно, испытывала ужасную неловкость из-за того, что сын видит ее голой, однако непритупившееся ощущение стыдливости меркло на фоне блаженства, которое Валентина Даниловна обретала, нежась в расслабляющей горячей воде.

— Мамочка, все готово! — отрапортовал Анатолий, подходя к ней вплотную. — Я добавил в воду немножко бадузана, и ванна буквально утопает в пене. Отнести тебя туда?

— Спасибо тебе, Толенька, я дойду сама. А вот обратно ты меня отнесешь, сынок…

Лежа в ванне, Валентина Даниловна на какое-то время забылась, а затем, вынув из воды правую руку, отряхнула пену и пошевелила пальцами. «Надо будет попросить Толю подстричь мне ногти, — подумала она. — Как болезнь изуродовала руки. Страшно смотреть! А ведь когда-то они были красивыми…»

Она с давних пор избегала пользоваться зеркалом, чтобы не видеть ни морщин, ни дряблых складок кожи, ни выцветших глаз, ни редких седых волос, едва прикрывающих беловато-желтое темя. Да, уплыли годы, как вешние воды. А кажется, что ее жизнь началась только вчера… Скоротечное детство в Екатеринославе, потом война, революция, непрерывная смена власти, эпидемия сыпного тифа, в один день унесшая ее родителей, и приезд в Петроград к старшей сестре Жене, впоследствии умершей от голода в блокаду. Работа делопроизводителем в жилтовариществе, а чуть позже — учеба на Высших торгово-промышленных курсах, помещавшихся в доме № 102 на Невском, который тогда переименовали в проспект 25 октября. По окончании счетно-финансового отделения Валентина Даниловна не без труда устроилась на работу в бухгалтерию завода станкопринадлежностей, находившегося на Предтеченской улице. Именно там летом 1927 года она познакомилась с Гришей.

Их завод находился в ведении одноименного московского треста, откуда прибыла на ревизию строгая комиссия под руководством нового главного бухгалтера Аристархова — высокорослого, спокойного и застенчивого человека тридцати с небольшим лет. Сослуживцы Валентины Даниловны панически боялись Аристархова, бледнели и тряслись, когда приходилось предъявлять ему те или иные документы, потому что стоустая молва приписывала Григорию Петровичу качества вампира, а она сама, напротив, нисколько не робела перед приезжим, смело вступала с ним в споры и, в ответ на его просьбу, с радостью согласилась показать ему город. В выходной день они с раннего утра гуляли по набережным Невы, посидели в Летнем саду, вдоволь покатались на лодке по Фонтанке, а ближе к вечеру отправились в кинематограф «Сплендид-Палас», позднее переименованный в «Аврору». Сначала Аристархов держался скованно, но постепенно разговорился и рассказал кое-что о себе. Еще подростком он пошел работать в мастерские Белорусско-Балтийской железной дороги, в 1915 году по мобилизации попал на Юго-Западный фронт, год спустя стал большевиком и закончил гражданскую войну в Крыму командиром гаубичной батареи. После демобилизации он вернулся на прежнюю работу, учился по вечерам и не так давно сделался бухгалтером. Семьи у него нет, и живет он один. Это, конечно, не дело, но все как-то недосуг заняться налаживанием личной жизни; когда тебе за тридцать, это не так-то просто.