Наталья Головина - Помню тебя

Вика ревет, она понимает всю меру ответственности. Аркадька мужественно затаптывает горящие перья и пытается открыть форточку.

Приятели умостились коленками на подоконнике и дышат широко открытыми ртами.

Аркадька должен как-то развлечь свою растерянную приятельницу. И делится своим самым странным жизненным наблюдением: на доме, где пока что, чтоб не жить с ними, поселился Марк, загадочная надпись на магазине с колбасой и маслом: «о д у к». А рядом — буквы отвалились, что ли? — торчат такие штырьки… Дети совещаются.

Вспомнилось все это спустя много лет и случайно.

Раньше как-то мысль о нем никогда не всплывала: так, жил когда-то давно по соседству угрюмый дикий пес, Паней звали.

Написала наудачу в Лубяново: «Давно не виделись, как-то живы?» В конце про Паню спрашиваю. Ответили мне — бухгалтер и корректорша из местных — подробно и скоро, будто и не было стольких лет и у каждого своей жизни: что то-то и то-то делают, детей хороших растят. Наш тогдашний завотделом в газете Ваня Симцов теперь большой человек здесь, привет передает. Строится Лубяново, совсем городом стало. Дорогу до Комлева надежную положили, есть кафе, Дом культуры, универмаг. Про пса Паню ничего не написали. Пропустили, может, или не вспомнили. И не просить же немолодых и занятых людей, чтобы специально о нем узнавали…

Но сначала несколько слов о самом Лубянове — случайном, неприкаянном, не очень даже и счастливом, но памятном для всех нас, потому что совпало с самой ранней юностью, строгим и горячим товариществом и немалым делом.

Было Лубяново тихим и позабыто дальним селом среди картофельных полей и синих боров у горизонта, на границе непрорубных и неезженых лесов, где охотник Тургенев когда-то беседовал с Хорем и Калинычем. Как вдруг неожиданно при перекройке карты области стало Лубяново районным центром и теперь срочно дорастало до этого нового титула, учреждало и заполняло штаты: райздрава, собеса, редакции с типографией, «Сельхозтехники» и райфо. Стекались в новый райцентр приезжие. Было Лубяново селом из нескольких улиц, с одной бревенчатой школой и больницей, складом и церковью, все обок, на горке. В основном с гужевым транспортом по плывучим глинистым дорогам. Командировку в ближайший пункт, в деревню и лесхоз Ягодное, брали на несколько дней, чтобы уж взять газетного материала на месяц-два вперед, пока не зарядили над Лубяновом дожди, и тогда уж никуда в районе не добраться до первых хрупких гололедов… Разве что на проворном райкомовском «газике» с приставленным к нему для надежности легким трактором.

Но свободное место в райкомовском «газике» находилось нечасто. И тогда приезжие литсотрудники, совсем неуместные и бесприютные по убродной лубяновской непогоде в легких городских плащах и без резиновых сапог, и полный энтузиазма местный актив из недавних грамотных десятиклассников, все слонялись без дела. Играли в шахматы, тяжко бацали под дождем в волейбол без сетки на насыпанной щебеночной площадке под окнами редакции и составляли пространные литературные полосы, развороты и приложения — с размахом, на квартал вперед! А трое известных поэтов областного масштаба и я, известная среди них ценительница, тщательно скрывавшая свои неполные шестнадцать лет, заседали в дымной лубяновской чайной или в хозяйственной комнате переполненного Дома приезжих, и речь шла о судьбах поэзии.

Но постепенно все улеглось. Газетчики расселились постояльцами к местным хозяевам. А наш редактор, выпускник МГУ Вадим Петров, даже получил отдельную квартиру в строительном блочном бараке. К нему, накинув по утру кое-чего от дождя поверх маек, сотрудники сбегались пить кофе, грезить вслух и пререкаться до полудня на планерках. Наша щеголевато интеллектуальная жизнь била ключом и, как всякое бивачное существование, при внешней несобранности была на самом деле довольно устойчивой.

И пошла газета!.. Которая, когда к ней присмотрелись и перестали удивляться ее пестрому и едкому стилю и передовицам о вывозке удобрений в стихах, вдруг оказалась лучшей среди районных газет. Что подтверждалось красочным дипломом и общей премией сотрудникам в виде пишущей машинки.

И вот тогда постепенно разъехались газетчики… В другую, дальнейшую жизнь. Уехала и я.

Но все это еще не скоро. А пока я проживаю в спаленке, перегороженной занавеской, у старухи Митрихи. Саня и Сережа — у Хохловых. А наш открыто и гипнотически величественный и дыбом кудрявый эпический поэт и газетный фельетонист Валентин Пантюхов помещается отдельно и почетно в просторном зале у вдовы Жильковой. Здесь мы и просиживали теперь допоздна. Тут же и кутенок Паня, занятное существо…

Появился он в доме совеем крошечным. И привез его Панников — другой постоялец Раисы Жильковой, снимавший у нее комнату с террасой от весны до осени не первый год.

Дом у вдовы Жильковой большой и стоит вполне по-дачному, так что горожанам чего бы не жить все лето. Тихо в Лубянове и неспешно. Куры в прокаленной пыли у калиток угнезживаются и норовят тут же снестись. В продуктовых палатках — пыльный расклад консервов в томате и лиловых болгарских компотов. Но Раиса Жилиха, осанистая сорокалетняя тетка с уверенным и зорким прищуром, продает своим дачникам редкостное, прямо «сметанное» молоко и яйца. Приезжие газетчики, те больше чай пьют.

Да вот как бы не показалось ее постоянным и выгодным квартирантам беспокойно в Лубянове в этом году… Поэтому кутенка Жилиха в дом приняла, хотя и терпеть не могла собачьего духа. Только посмотрела косо, когда Иван Семенович явился вдруг из города со щенком.

А был он всего-то с детсадовскую варежку… Упругий шерстяной комочек. Пахло от него молочно и влажно.

И всю ладонь, если взять щенка на руку, занимало барабанно упругое брюшко в белых прозрачных кудельках, между завитками розовое. И такое в этом тугом щенячьем брюшке (ноги пока еще по-младенчески не держат, и подслеповатая мордаха тоже пока как бы несущественное дополнение…), такое в нем было неприкрытое сгущение всего живого, такая властная беспомощность, что щенулю то и дело тормошили и тискали. Забывали, что его едва затеплившаяся собачья жизнь не только для окружающих взрослых, но еще и для себя, ради себя самой, должна подрастать и крепнуть. Должен спать кутенок.

Да и кормить его нужно как-то. Иван Семенович Панников, когда прибыл в пятницу вечером из города к жене в Лубяново, постоял величаво в дверях и шумнул с порога без адреса: «А ш-што?..» — И выудил из-за пазухи это, пушистенькое… Побрел на кухню, раздобыл у Жилихи молока и принялся кунать носом в блюдце, грозя утопить и расстраиваясь: крошечное не лакало. Сообщил пьяно-проникновенно: «До-щка». — Детей у Панниковых не было.