Николай Зарудный - На белом свете. Уран

Возле Бессарабки Платона вдруг остановил полковник Нарбутов:

— Здравствуйте, Платон.

— Добрый вечер, Михаил Константинович… А это подруга моей сестры. — Платон поспешно отрекомендовал Стешу и показался себе в эту минуту очень жалким.

— Заходите попрощаться, — с нескрываемой грустью сказал полковник, — мы уезжаем.

— А-а, как… Наташа?

— Уже дома. — Полковник механически козырнул и пошел.

Стеша медленно освободила свою руку из руки Платона, и теперь они шли на расстоянии. Уже в вестибюле гостиницы она, будто между прочим, спросила:

— Это какая Наташа? Кто она?

— Девушка одна…

— Ты с ней гуляешь?

— Нет…

— Ты ее любишь?

Платон молчал.

— До свиданья. — Стешины сапожки застучали по лестнице.

…Дома его ожидала еще одна новость: Васько собирался ехать со Стешей домой. Вот в узелке его новые брюки и сорочка, ножик и дневник.

— Я только на праздник, а потом приеду… Галя будет рада… Или денег нет?

— Есть деньги… Добре, поедешь. — Платон завел будильник на четыре утра. Думал о том, что и он мог бы поехать вместе с Васьком в Сосенку, но Наташа… Куда они уезжают?

…На вокзале Васько долго прощался с братом, а Стеша стояла в стороне, подчеркнуто безразличная и недоступная…

После работы Платон, не заходя домой, сразу же поехал к Нарбутовым.

— Привет рабочему классу! — встретила его Наталка, словно они расстались только вчера. — Раздевайся, мой руки, и будем обедать.

— Я не голодный, Наташа.

— Тогда будем ждать, пока явится мой гусар с мамой. Как ты изменился! Похудел! Пережил много… Мне мама рассказывала… А почему ты не взял с собой брата?

— Он поехал в село к сестре… Как ты, Наташа?

— Порядок в танковых войсках! А ты чем занимаешься?

— Езжу на фургоне, вставляю трудящимся дверные замки.

— Я тоже хотела бы ездить на фургоне. — Наталка провела Платона в свою комнату. — Я никогда ничего не делала физически, и от этого, мне кажется, болят у меня руки… Мне хочется устать от работы… Я бы хотела носить камни.

— Тебе и так тяжело.

— Не надо об этом…

— Куда же вы переезжаете, Наташа?

— Отца переводят в Винницу… Мы с мамой привыкли — сегодня здесь, а завтра там… Кочевники…

— И… скоро?

— Через неделю…

— Мы не будем с тобой видеться?

— Не знаю… Наверное, нет…

— Но как же я без тебя?.. Почему ты не писала мне?

— Я написала…

— Но это неправда, Наташа!

— Правда. Я написала тебе, почему мы не можем встречаться. Я объяснила, что у меня митральный стеноз с тяжелой декомпенсацией… Очень солидно звучит…

— Тебя вылечат…

— Хм, расскажи мне лучше…

— Наташа, я должен знать все. Я… — Платон взял Наталку за плечи. — Слышишь, я люблю тебя?!..

Платон подхватил Наталку на руки, стал целовать в щеки, в губы…

— Ты моя…

— Ты сумасшедший, — шептала Наталка. — Пусти!..

Платон опустил Наталку на пол, она одернула юбку и вышла в другую комнату.

— Ты куда?

— Сейчас вернусь. Почему так испуганно смотришь? Никакой трагедии не случилось, просто ты оторвал мне пуговицу…

Этот нарочитый тон, приземленные слова рождались у Наташи сознательно. Это самозащита. Все, что случилось минуту назад, надо свести к проявлению грубых инстинктов… Она не имела права быть в плену своих чувств, не могла покориться им, потому что тогда она не сможет жить без него. Это хорошо, что они уезжают.

Наталка возвратилась спокойной.

— Ты мне так ничего и не скажешь?

— Не надо, Платон, об этом. Мы будем с тобой дружить. В отпуск будешь приезжать к нам в Винницу… Хорошо? — Наталка говорила с ним, будто с мальчишкой, которого надо успокоить.

— Значит, я могу идти?

— Можешь…

Платон молча надел пальто и, не прощаясь, вышел…

…В школах начались занятия, а Васько не возвращался из Сосенки. Придя как-то с работы, Платон нашел письмо:

«Здравствуй, Платон! Пишет тебе твой брат Василий. Сообщаю, что я больше не приеду. Когда я приехал, то наша сестра Галя плакала и сейчас плачет. Она рубила дрова и поранила себе ногу. И она боится одна ночевать в хате, а со мной ей веселей, и мы будем жить вдвоем. Я буду учиться на пятерки и четверки, а тройку разве что схвачу по русскому языку, так как не знаю, где пишется мягкий знак, а где не пишется. И харчи у нас есть, дядько Нечипор намолол муки и принес нам. Юхим купил новую гармошку. А так все по-старому. Ты о нас не беспокойся. Приветов тебе никто не передает, потому что я никому не говорил, что пишу тебе. А ты передай привет всем хлопцам с нашего двора, а наибольший Лене из девятой квартиры и тете Дусе. Скажи ей, что это я разбил синюю чашку, чтобы она знала кто. В школе скажи, что Василь Гайворон остается в селе, потому что такое положение.

Первый снег… Как бы там ни было, а мир устроен прекрасно — в этом убеждены граждане села Сосенки, начиная с тех, которые уже могут ползать на четвереньках, и кончая теми, что еще не стыдятся скатиться с горки на портфеле, на клепке от бочки, в старом корыте или просто встать среди подворья или на улице и загорланить:

— Сне-е-ег! Сне-е-ег!

Васько летел под гору на какой-то старой печной заслонке, даже ветер свистел в ушах. А за ним целое войско — розовощекое, чуть сопливое.

— Сне-е-ег!

— С дороги-и! С дороги-и!

Васько налетел на какого-то мужчину, чуть не сбил его с ног. Перевернулся, виновато посмотрел исподлобья вверх и узнал чернобородое лицо Поликарпа Чугая. «Сейчас убьет», — подумал Васько, готовясь принять мученическую смерть. А чтобы умереть по-геройски, чтобы все не подумали, что он струсил, на всякий случай крикнул страшному мужику:

— Вовкулака! [5] Вовкулака — оборотень, вурдалак.

Чернобородый наклонился, поднял Васька с земли, отряхнул с пальтеца снег. И все молча. Васько видел его глаза, и они не казались ему страшными. Они были грустные.

Поликарп Чугай молча шел в гору, сгорбившись, будто нес на себе тяжелый груз.

— Вовкулака! — войско дружно, хоть и запоздало, подхватило боевой клич своего атамана.

— Тихо, вы! — Васько приложил ко рту палец. Ему вдруг стало жалко этого страшного бородатого мужчину, которого никто в селе не любит. Его боятся, им пугают малых детей.

На самой горе Васько догнал Поликарпа Чугая:

— Я… не буду больше, дядьку…

На Васька посмотрели грустные глаза:

— Будешь…

Чугай проходил возле кооперации, возле конторы, мимо людей, и никто не здоровается с ним. Нет, вот какая-то девушка подбежала к нему. Васько узнал: это Стеша.

— Тату, ты почему не позавтракал? — еле поспевая за отцом, спросила Стеша.

— А-а, — махнул рукой Поликарп.

— Где ты был?

— Навоз возил…

— Добрый день, — это не ему, а дочери. А когда-то здоровались…