Николай Зарудный - На белом свете. Уран

— Я люблю его, — прошептала Галина. — Люблю…

— Ты сказала ему?

— Нет. Об этом никто не должен знать, а то как пойдут болтать… Не за себя боюсь…

Платон только теперь понял, как выросла сестра. Быстро проходят годы…

Дмитро лежал на узеньком топчане, уткнувшись лицом в подушку. Его раздражало все, что происходило в смежной комнате. Приглушенные голоса Бунчука, Коляды и матери сливались в назойливое бормотание.

Вошел со двора отец и неестественно громко рассмеялся. Звякнули рюмки.

— Будем!

— Если бы вы знали, что я сейчас услышал! Комедия, и только, хе-хе-хе, — залился смешком отец.

— Что же вы услышали? — смачно чавкал Коляда.

— Берите, берите вареники и цыплятками угощайтесь, — приговаривала мать.

— Стою я, значит, возле забора, а они идут вдвоем. Надежжжда, налей еще пахты.

Отец никогда не скажет «Надия» или «Надя», а всегда как напильником проведет: «Надежжжда»… А мать сейчас скажет: «Пей, пей, не купленная…»

— Пей, пей, не купленная, — услышал Дмитро из-за дверей. Он натянул на голову одеяло и от лютости застонал.

Как теперь посмотреть в глаза Платону, Снопу? Что он скажет Стешке? Трус, никчемный трус… А тогда, когда падал на пахоте, догоняя Платона, клялся себе жить по-иному… И этого запала не хватило не только для борьбы, но даже для того, чтоб просто сказать правду. Испугался отца.

Старому Кутню не надо было разжевывать. После звонка Бунчука он приехал в райком и забрал ошалелого Дмитра домой.

— Сиди и не рыпайся, — приказал он.

— Но я должен быть на бюро, тату.

— Обойдутся без свидетелей… И не тебе выступать против Коляды! Слышишь? А если вызовут, то скажешь, что Коляда ничего не говорил о той кукурузе, — поучал Кутень.

— Нет, он говорил. Это обман…

— Ты мне в политику не лезь! — завизжал Василь Васильевич и сам испугался своего голоса. — Это не наше дело. Выступишь против, голову быстро свернут…

— А я пойду! — Дмитро ступил шаг и почувствовал, как маленькие отцовские кулачки уперлись ему в грудь.

— Не пущу! — Отец хватал его за руки. — Ты в могилу меня загонишь! Надежда! Надежда!

Дмитро вырвался из отцовских рук, тот пошатнулся и упал на топчан.

— Отца родного бьет, боже мой! — вбежала перепуганная мать.

— Я тебе покажу! — Подбодренный визгом жены, Кутень вскочил с топчана и несколько раз ударил сына.

Так всегда заканчивались семейные сцены в доме Кутней. И Дмитро никогда не мог побороть в себе страха перед отцом. Униженный, он склонился на стол и заплакал. Как он ненавидел себя за эти слезы!

— Сердце, сердце… Воды… Надежда… И это родной сын, ой, помру… — стонал отец.

Зазвонил телефон. Кутень взял трубку.

— Тебя, Митя, Бунчук вызывает в райком. Иди, только не забывай, сын, что мы с тобой люди маленькие… А меня прости. — Кутень смахнул слезу. — Я же о тебе думаю… Петр Иосипович пообещал работу тебе в Косополье, он и в институте может слово закинуть. Как говорят, покорный телок двух коров сосет.

В кабинете секретаря райкома Дмитро не заметил никого: он видел перед собой только грустное лицо Бунчука…

А сейчас он слышал его смех.

Бунчук в самом деле даже дрожал от смеха, слушая Кутня. А Василь Васильевич смаковал:

— Я, говорит, его люблю, и он, говорит, меня без памяти любит. А Платон ей говорил: «Молодец. Самого секретаря райкома обкрутила. Теперь он наш».

— Вы только подумайте, чтоб девушка среди ночи сама на квартиру приходила к мужчине! — Как в молитве, сложила руки Надежда Владимировна.

— Получается, что и в тех анонимках была правда. Помните, Петр Иосипович? От людей не спрячешься, — шепелявил Коляда.

— Да, писали, что Мостовой в гречку скачет [6] «Скакать в гречку» — грубо: блудить (разг., шутл.) . , — вспомнил Бунчук.

— Нашел бы уже себе какую-нибудь вдовушку. А то связался с девчонкой, — покачивал головой старый Кутень.

— За такие дела по головке не гладят, — задумался Бунчук. — А сколько ей, Коляда?

— Да уже восемнадцать…

— И о чем там в техникуме думают, куда смотрят? Разврат! Я до них доберусь! — Бунчук отодвинул рюмку.

— Девушка, может, и не виновата, — угадал мысли Бунчука Кутень. — Ее Платон подсунул Мостовому. А тот не обойдет… Говорят, что весной к какой-то артисточке каждую ночь ездил…

— Доездится, — хмурил брови Бунчук. — Если его не остановить, то он и за десятиклассницами начнет ударять. Вот вам и секретарь! А с ним носятся в области! Лекции читает. А сам? Позор! Позор! А я-то думаю: почему это он стеной за Гайворона стоит? Оказывается, вопрос ясен…

— Не волнуйтесь, Петр Иосипович, лучше узвару выпейте. Надежда, подай!

Бунчук встал, выпил кружку узвара и начал прощаться.

— Вот такая моя жизнь… То одно, то другое. Будьте здоровы.

Вслед за Бунчуком собрался уходить и Коляда.

— Может, и Дмитро со мной поедет?

— Надежда, позови!

Дмитро вышел из комнаты, лицо его еще больше осунулось, под глазами залегли черные тени.

— Видите, какой? В гроб краше кладут, — промокнула нос краешком фартука Надежда Владимировна. — Поужинай, Митя. Может, завтра поедешь?

— Сейчас поеду, сейчас! — крикнул Дмитро. — Пусть все плюнут мне в морду…

— Да что ты говоришь? — топтался возле стола Коляда. — Это не их ума дело.

— Ты свой гонор имей. — Кутень никак не мог оторваться от горшка с пахтой. — Ты агроном, а не какой-то там недоученный студент. Надежда, дай-ка ему немного денег.

— Не надо мне ваших денег! Подавитесь вы своими деньгами!

— Что? — заморгал поросячьими веками Кутень.

— И это заберите! И это! — Дмитро швырнул на стол кожаную куртку с «молниями», сорвал с себя нейлоновую рубаху.

— Ой, сыноче-ек! — заголосила мать.

— Вы… вы… подлые! — Дмитро схватил старую фуфайку и выбежал из хаты.

Он пересек шлях, чтоб не догнал Коляда, и пошел тропинкой через поля ржи… Но вот она выбежала из ржи и запетляла через свекловичное поле. Замигали сосенские огни.

Дмитро решил зайти по дороге к Гайворону. Он ему расскажет о своей жизни, об отце, о Коляде… Если Платон захочет, то Дмитро может при всех людях попросить у него прощения. С родителями теперь он порвет навсегда. Только бы Стешка согласилась выйти за него замуж. Он заберет ее и поедет к морю… Устроится матросом на корабль дальнего плавания, и Стешка будет его ждать… А Стешке он скажет, что его вынудили засвидетельствовать на бюро неправду. Она поймет…

Дмитро подошел к хате Гайворона, но переступить порог не осмелился. Куда-то исчезли все слова, которые он хотел сказать Платону, а ноги будто увязли в земле. В хате кто-то пел. Низенький грудной голос выпрашивал у судьбы любви. Дмитро на цыпочках подошел к окну и заглянул в комнату. В сумрачном отблеске телевизора он увидел замершие фигуры людей, а на экране — тоненькую девушку с огромными глазами и широким ртом. Девушка ходила между столиками, за которыми сидели молодчики в черных костюмах и притворялись, что это их очень интересует. Дмитру показалось, что если девушка ступит еще один шаг, то обязательно упадет с экрана на руки Савки Чемериса, который сидел ближе всех. Но девушка хрипло прошептала длинное «а-а-а-а-а» и, подморгнув Савке, остановилась.