Николай Зарудный - На белом свете. Уран

— Я обо всем написал, — ответил Платон, — а сказать могу только одно: хватит врать, хватит обманывать партию, государство и народ.

— Можно без громких фраз? — нахмурился Бунчук.

— Нет, нельзя, — подошел к столу Платон. — То, что хотел сделать Коляда и, наверное, сделали в других колхозах и районах, — преступление.

— Вы имеете в виду сверхплановые посевы кукурузы? — перебил Платона Бунчук. — Я слышал когда-то ваши довольно странные разговоры об этой культуре…

— Вы не ставьте провокационных вопросов, товарищ Бунчук, — сказал Платон. — Никогда я не говорил, что сеяние кукурузы вообще преступление. Я писал об очковтирательстве и лжи. А о планировании в колхозах у меня есть свои мысли и я их не прячу. Я считаю, что поступок Коляды не достоин коммуниста. За обман даже малые дети перестают уважать своих родителей. А Коляде доверены судьбы тысяч людей, идея…

— Товарищ Подогретый, прошу, — широким жестом предложил слово Бунчук.

— Я согласен со всем, что сказал Платон Гайворон, — ответил Макар. — Все коммунисты нашего села согласны.

— Вы тоже что-то хотите сказать, товарищ Мостовой? — постукивал карандашом Бунчук.

— Конечно. Случай, который произошел в Сосенке, не есть сенсация.

— Ближе к делу, товарищ Мостовой, — заметил Бунчук.

— Партия сурово осудила такие методы, — продолжал Мостовой. — Я считаю заявление товарища Гайворона принципиально важным. И Коляда должен ответить за свои поступки перед партией.

— Вы говорили красиво и правильно, Александр Иванович, — подытожил Бунчук. — Но раньше, чем привлечь к ответственности товарища Коляду, я хотел бы предоставить ему слово.

— Уважаемые товарищи члены бюро. Все знают, что Платон Гайворон с того часа, как появился в нашем селе, — начал Коляда, — организовал против меня людей путем клеветы и подрыва моего авторитета. Сейчас он написал на меня анонимку.

— Я анонимок не пишу, — бросил Платон.

— Что я… что я, — вымучивал Коляда, — хотел обмануть государство. А я не хотел обманывать, а, наоборот, хотел… перевыполнить планы сева и доложить райкому. Так разве наказывают за сознательное выполнение плана самой ценной продовольственной культуры, которая… А мне выговор записали в селе.

— Обождите, товарищ Коляда, — сказал Мостовой, — вы говорите неправду. Вы хотели утаить эти гектары, ведь этой площади в плане нет. И вы приказали Кутню, чтобы он и не думал показывать эти сорок гектаров кукурузы в сводках…

— Не было такого, — возразил Коляда. — Он просто меня не понял, потому что я спешил и говорил быстро… Почему бы это я врал на бюро?..

— Но Кутень об этом рассказал Гайворону и завернул трактор с площади, — не мог успокоиться Мостовой.

— Я никого не хотел обманывать и ничего не знаю, — стоял на своем Коляда.

— Считаю, что у членов бюро нет оснований не верить коммунисту, председателю колхоза, и придавать серьезное значение тому, что кто-то кого-то не понял, — торжествовал Бунчук.

— Прошу вызвать Кутня, — потребовал Мостовой и, не дождавшись ответа, вышел из кабинета.

— Какими мелочами приходится нам заниматься! — обратился к членам бюро Бунчук. — Разбираем сплетни, шельмуем честных людей. Человек сеет кукурузу сверх плана, а мы, вместо того чтобы благодарить, вызываем на бюро…

Вошел Мостовой и сказал, что Кутень сейчас придет. Объявили перерыв.

…Дмитро Кутень смиренно зашел в кабинет, потупил глаза и промямлил:

— Я извиняюсь… Я во всем виноват. Я не понял, что сказал мне тогда Семен Федорович. А теперь я вспоминаю, что Семен Федорович говорил… Он сказал, что надо посеять кукурузу сверх плана, а не припрятывать…

— Но ты же мне говорил совсем другое, — припомнил Кутню Мостовой.

— Я… я не понял тогда… Семена Федоровича… Так вышло, и я… извините, — выдавливал каждое слово Кутень.

— Можете идти, — прекратил муки Дмитра Бунчук.

— Вот в каких условиях я работаю, — скулил Коляда, — все на меня сваливают.

— Меня удивляет поведение секретаря сосенской парторганизации Макара Подогретого, — возмущался Бунчук. — Вместо того чтобы во всем помогать председателю колхоза, парторганизация поддерживает сомнительную линию Гайворона.

— Разрешите возразить вам, Петр Иосипович, я не понимаю, о какой линии вы говорите, — возмутился и Мостовой. — Гайворон — честный и принципиальный коммунист…

— Мы советуем вам, товарищ Мостовой, серьезнее относиться к своим обязанностям. И не руководствоваться собственными симпатиями и антипатиями, когда дело идет о живых людях, о наших кадрах, — подчеркнуто официально провозгласил Бунчук. — Вы почему-то не хотите замечать, что Гайворон насаждает групповщину, открыто выступает против директив партийных органов. А мы знаем, к чему приводят демагогия и критиканство.

— Неправда! — резко сорвался с места Платон.

— Вы забываете, где находитесь! — оборвал его Бунчук. — Если вы высказываете недоверие мне, то я попробую напомнить вам некоторые факты. Вы, коммунист Гайворон, выступали против плана сева, который был утвержден для вашего колхоза…

— Я выступал против того, чтобы за счет кукурузы уменьшали посевные площади других культур, — возразил Платон, — потому что это подрывает экономику колхоза. Каждый год мы недодаем государству тысячи пудов пшеницы, десятки тысяч центнеров свеклы только потому, что занимаем огромнейшие площади под кукурузу, которая не дает экономического эффекта.

— У плохих хозяев, — сделал ударение Бунчук. — В американском штате Айова, как подчеркнул на последнем Пленуме товарищ…

— Мы живем не в Айове, а в Сосенке, — перебил Платон.

— Прекратите демагогию, товарищ Гайворон! Что за настроение? Вы слышите? — обратился Бунчук к членам бюро.

— Но партия нас учит к каждому делу подходить творчески, — сказал Мостовой.

— А вы на чью мельницу воду льете? — уничтожающим взглядом измерил Бунчук Мостового. — Разве вы не понимаете, что эти гайворонские теорийки направлены против решения партии по сельскому хозяйству?!

— Это уж слишком, Петр Иосипович, — усмехнулся Мостовой.

Платон еще не понимал, что сейчас Бунчук сводит в первую очередь счеты не с ним, а с Мостовым. Все, в чем он обвинял Платона, должно было ударить по Мостовому. Мостовой должен почувствовать, что он, Бунчук, никому не простит посягательств на его авторитет.

— Вы зря смеетесь, товарищ Мостовой, — многозначительно покачал головой Бунчук. — И если бы эти теорийки Гайворон высказывал после ужина своей жене, то можно было бы не обращать на это внимания. Но если это становится линией и приводит к антигосударственным поступкам, то уже не до смеха.

— Что вы имеете в виду? — разгадывал замысел Бунчука Мостовой. — Кого вы обвиняете в антигосударственной деятельности?