Яков Ильичёв - Турецкий караван

— Когда узнала, что вы сегодня будете здесь, я приехала: хочу увидеть, чем отличается и в чем схож русский полководец с турецким…

— Для чего это? — улыбнулся Фрунзе.

— Ищу общее в справедливой войне за освобождение, где бы ни происходила: я пишу повесть о яростной борьбе Анатолии, оказавшейся в «Огненной рубашке», — так будет называться моя книга, — надетой на живое тело народа бессердечным Западом. Эта моя работа принадлежит Сакарье…

— Надеюсь, эту книгу мы прочтем и на русском языке, — сказал Фрунзе.

— Сколько открыто у вас сиротских домов? Как спасают детей от голода? — спрашивала Халиде.

Кто усомнился бы в ее симпатиях: не только военная интеллигенция (Фрунзе вспомнил полковника Сабита Сами) с надеждой смотрела на Россию. Но два с половиной года назад Халиде надеялась на Америку. Из Константинополя писала тогда Мустафе в ответ на его письмо, убеждая его стать под американское руководство. Ее увлек президент Вудро Вильсон — сладкими речами о справедливом мире, о свободе морей. А затем подвел, согласившись на оккупацию Смирны; Восточную Фракию, сказал, и даже столицу, Константинополь, туркам не оставлять… И вот за помощь благодарить надо Россию…

Таких людей, как Халиде, заблуждающихся, но честных, рассказывал потом Абилов, Мустафа шаг за шагом выводил из тумана иллюзии…

Фрунзе ответил на вопрос о детсадах, заметил:

— А я думал, что унтер-офицер Халиде грозно спросит меня о красных войсках, будто бы подтянутых к турецкой границе.

— Чауш не спрашивает, он только выслушивает приказ и выполняет, — отшутилась Халиде и другим, глубоким голосом проговорила: — Благодарю Россию за то, что на огненную Анатолию не напала!

Халиде будто не чауш, а сам верховный главнокомандующий:

— Я благодарю! Настанет час — поеду в Россию, напишу о героях.

В непринужденном разговоре Фрунзе проводил мысль, что и в будущем Россия не нападет. Доктор Аднан и Хикмет отмалчивались.

…Хикмет проводил гостей до комнаты председателя векялета:

— Разреши войти, паша, — сказал, приоткрыв дверь.

За столом сидел — руки на столешнице — человек с запорожскими усами, едва ли не в форме красного комдива: кубанка набекрень, поношенный френч. Опустив толстые веки, он, казалось, дремал. Это и был друг Мустафы Кемаля, Февзи-паша.

Он прищурился, хотел было встать навстречу. Однако лишь взглянул, похоже, всевидящим оком. Открытое пренебрежение церемонной вежливостью. Хикмет вышел, и, попросив Абилова перевести, Февзи начал прямо:

— Отсутствие Мустафы и Юсуфа имеет свое значение…

— Хикмет заявил об особых трудностях… Не может ли скорейшее начало переговоров как раз и устранить их?

— Подождем Мустафу. Наше положение в самом деле очень трудное.

— В пути я сталкивался с личностями с камнем за пазухой…

— Это и против Мустафы, человека более чем выдающегося…

— Наше мнение о Гази основано на его больших делах, — сказал Фрунзе. — Но не ясна причина отсрочки переговоров.

— Обстоятельства, в них причина. Не в душе Мустафы. Он единственный и великий вождь новой Турции. Соединяет в себе таланты военный, политический, дипломатический. Смелость и доброту в характере. Один только недостаток — халатное отношение к мусульманским обычаям.

— А я слышал, что его считают равным пророку?

— Одно с другим, бывает, сочетается, — нахмурился Февзи. — Так или иначе, ни я, ни Исмет, ни Кязим, его верные товарищи, не смогли бы заменить его, случись с ним беда — да упасет аллах! Несчастья подстерегают его на каждом шагу. Были покушения на его жизнь. Султанский суд ищет способ привести в исполнение свой смертный приговор… Недавно у нас в Ангоре пойманный английский шпион показал: готовится убийство Мустафы. Пытаются заманить его. Его труд наталкивается на колоссальные препятствия.

— Таков удел революционера, господин маршал.

Февзи-паша вдруг навалился на стол, подался к Фрунзе и произнес раздельно:

— Способ их преодоления… диктует… политику! Где выход? В каком направлении?

Это было сказано вполне откровенно. Выход, возможно, на Западе. Фрунзе, редко куривший, неспешно взял сигарету.

— Надеюсь, что Турция, уж коль оказалась на распутье, не ошибется теперь в выборе направления. Не зайдет в тупик. Лучшая дорога — более освещенная…

— Мы идем по ней, — сказал Февзи.

— Вы призвали меня не верить слухам, господин маршал. Позвольте это же и мне… Мой приезд преследует не частную выгоду одной страны, а общую историческую — содействие делу освобождения угнетенных, и все слухи и соображения, которые противоречат этой щели, следует признать несостоятельными.

И дальше, не рассчитывая на немедленный ответ, Фрунзе высказался по некоторым пунктам недовольства, подозрений и упреков со стороны турок. Таких пунктов было немало. Февзи-паша слушал с интересом, кивал.

Беседа была неофициальной, без протоколов. Не без юмора Февзи рассказал, что в прошлом году, когда Фрунзе сражался в Крыму с Врангелем, турки-патриоты выкрали и разорили в Акбаше, в окрестностях Галиполи, крупный арсенал. Французский комиссар хотел передать его Врангелю, за оружием уже подошло белогвардейское судно. Но небольшой отряд турок-подпольщиков, во главе с отважным Капрюлюлю Хамди, на плотах переправился через пролив на европейский берег, перерезал провода связи, захватил в плен французских часовых, выгрузил со склада и перевез в Лапсеки все оружие. Потом патриоты переправили его в Анатолию.

— Восемь тысяч винтовок! — увлекся Февзи. — Сорок пулеметов! Двадцать тысяч ящиков патронов и снарядов! И с других складов оружие англичане хотели передать Врангелю. Но Мустафа приказал национальным силам принять меры предосторожности и, где нужно, дать отпор… Господин генерал, год назад читали ли вы мою поздравительную телеграмму Красной Армии по случаю ее блистательной победы над армией Врангеля? — вдруг спросил Февзи. — Победа эта доставила нам большую радость.

— Так это ваша телеграмма? — В августе Фрунзе видел ее в Москве, изучая переписку Наркоминдела. — Спасибо за нее! Стало быть, господин маршал, мы давно союзники!

— Но ныне надо обсудить, что будем делать. Туда или сюда… Союз с Россией — наша жизнь. Ты вовремя приехал.

Беседа окончилась. Только теперь Фрунзе увидел: комната пуста, лишь стол и стулья, а стены голые. И так, собственно, было повсюду. А фески на головах мужчин — и в помещениях, и на улице, и на дорогах, по которым брели груженые караваны. Казалось, вся страна куда-то переселяется и снимать феску недосуг.

В этот же день Фрунзе нанес визит афганскому послу Султану Ахмед-хану, отправил телеграмму Чичерину.

В ней были такие строки:

«Авторитет самого Мустафы Кемаль-паши, сильно пошатнувшийся в период неудач турецкого оружия, сейчас вновь держится непоколебимо. Он несомненно является крупной исторической фигурой даже вне турецкого масштаба. Человек большой воли и колоссальной энергии, талантливый политик и опытный полководец».