Яков Ильичёв - Турецкий караван

Лошади рысью взяли с места. Фрунзе спросил начканцелярии, когда предположительно вернется с фронта Гази. Молодой человек, предупредительный и старательный, поспешно ответил:

— Совершенно неизвестно. Тайна!

Мороз и зимнее безветрие, в котловине было тихо. Город карабкался по склонам к седой крепости. Красные черепичные крыши поднимались уступами одна другой выше. Над кромкой мощных стен и бастионов голубело небо. Каменные ступени поперек всей улицы вели к проему в толстой стене. Экипажи остановились внизу.

Фрунзе в толпе сопровождающих, придерживая шашку, двинулся наверх и по привычке беззвучно считал. На этот раз — ступени… За цифрой обычно таились многие значения. На Перекопе-Сиваше, проезжая поле битвы, Фрунзе считал трупы погибших лошадей — убыль тягла: как посеет крестьянин весной? Считал разбитые вагоны, взорванные мосты…

Через ворота-туннель все прошли в крепость. Этот светлолицый из далекой России, Фрунзе, казалось, только затем и приехал, чтобы смотреть, смотреть, расспрашивать…

Древние строители поместили в основание стен каменные глыбы, будто скалы. Выше лежал и крупный, и помельче синеватый камень. А верх подровняли самым мелким. Начканцелярии сказал, что наступающие армии всякий раз, конечно, разрушали эту крепость, и она отстраивалась вновь. В ней поместились камни многих эпох. Даже бесконечно древнего государства — Хеттского, возможно изначального среди созданных аллахом вообще. Ныне эта крепость — символ несокрушимости нации.

Взошли наверх, и горизонты раздвинулись, небо поднялось. Земли под этим небом в тысячелетиях заселялись набродами племен. Менялись царства. Хеттов оттеснили на восток народы моря, возникла Фригия. Ее покорило Мидийское царство, но затем сами они, Фригия и Мидия, покорились царству Персидскому. Его развалил Александр Македонский. Вот здесь, у этих стен он проходил. Потом явились галаты, а Галатию покорил Рим — Ангора стала провинцией Римской империи, затем Восточной Византии. Здесь были персы, арабы. Наконец с востока набрели сельджуки — предки нынешних турок.

Близ этой крепости Тимур уничтожил войско султана Баязета Молниеносного, самого взял в плен, посадил в клетку и повсюду возил с собой, пока пленник руки на себя не наложил. Оба несчетно разорили городов, трупами горожан закидывали рвы вокруг крепостей. Все — по праву силы. Рекой течет кровь? Но кто же говорит о том, что когда идет дождь, то мокро! Потоками крови счастлив покоритель. Золото течет к нему караванами. Вселенная ложится под копыта его коня…

Начканцелярии приметил, что посол вдруг сбавил шаг…

«Империалистские волки» и сегодня рвали все по тому же древнему закону силы. Но теперь народы ломали этот закон.

Далеко от косых домиков Ангоры, на западе, тяжко задумался во дворце у Босфора последний султан — Вахидеддин, еле жив. История ныне двинулась мимо султанов, и это, думал Фрунзе, предвещает Турции яркую новь… Земля устала от ног бесконечных завоевателей… Фрунзе почувствовал за собой огромную силу подлинной правды, справедливости большевизма, который требует лишь одного — мира и свободы для людей.

Сверху видели город, какой он распластанный, тесный и глухой. Никто еще не мог знать, что со временем он превратится в столицу, станет большим, полуторамиллионным, с оперным театром и мавзолеем Мустафы Кемаля… Фрунзе продвигался по тропе между обломками, начканцелярии пояснял:

— Это башня Тамерлана… Остатки храма… римского моста…

— Храмы и мосты разрушены не временем, а войнами, — сказал Фрунзе. — И не орудиями осады, а убийством строителей.

— Шкура лисы — ее несчастье, — вздохнул начканцелярии. — Сдирают…

У стен было жарко. Сняв шинель, Фрунзе накинул ее на плечи. Увидев плоский камень, присел отдохнуть. Сопровождающие окружили его. Фотограф воспользовался привалом, лихорадочно стал устанавливать свой ящик… Ваня из-за выступа высунул голову и также оказался на фотографии. Сохранял ее потом всю жизнь.

На обратном пути экипажи задержались возле одинокой колонны императора Юлиана. Он проходил здесь с войском и поставил ее на память, в свою честь… Колонна невысока, сложена из каменных дисков стопой. Их края обточены ветрами, округлы, и кажется, не камень это, а мягкое дерево. Все мило и по-домашнему. Увенчана какой-то порослью — топорщатся прутики.

— На верхушке вырос куст? — улыбнулся Фрунзе. — Прелесть!

— Нет, не куст, господин посол. Аисты свили гнездо, — начканцелярии огорчен. — Птица не понимает… испортила вид.

— Нисколько! — воскликнул Фрунзе. — Наоборот!

На колонне императора давно живут аисты в своем гнезде. Людей трогает это гнездо, никто не думает об императоре. Аист летом сторожит окружный мир, потешно раскрывает свой полуаршинный клюв, будто смеется над призрачной славой покорителей, несших огонь и смерть. Нет, эта земля ныне хочет быть доброй. Колонна выросла из земли, как дерево, — для гнезда, для почитаемых птиц.

— Чудесная, великолепная колонна! — Фрунзе смотрел ясно и весело. Более, чем когда-либо, он верил в успех своей миссии. Отъезд Кемаля, казалось демонстративный, повернется другой своей стороной. Тоже и это вот посещение крепости, праздное, будто ненужное…

Начканцелярии в душе подивился жизнерадостности русского. Ведь отсутствие Гази — неудача. Что знает, на что надеется русский? Но, глядя на Фрунзе, тоже вдруг засмеялся, качнулся к нему — ближе увидеть глаза: почему он так смотрит на аистово гнездо?

Фрунзе внутренне приготовился добиваться ясности и согласия. Был уже четверг. Утром появился молодой человек, начальник личной канцелярии векиля — комиссара иностранных дел, и сказал, что если желает посол, то можно ехать в Собрание — там начальник генерального штаба и другие деятели. Вновь надевая свою золотую парадную шашку, Фрунзе бормотал:

— Хочу очаровать…

Покачиваясь в экипаже, он думал о предстоящей встрече с начальником генштаба, председателем Совета векилей Февзи-пашой. Абилов говорил, что Февзи — близкий друг Мустафы… Омер Февзи, крупный военспец, истый турок родом из селения Кавак. Не из того ли, где миссия купила лошадей под седло? Впрочем, есть и другой Кавак — возле Босфора.

Абилов рассказывал, что Февзи-паша — человек очень интересный, самобытный. В молодости окончил военную академию, стажировался в штабах. Во время мировой войны генерал командовал крупными силами на тяжелом Кавказском фронте, и, хотя русские продвинулись до Трапезунда, войска Февзи дрались храбро, как затем и с англичанами на Синае, и генерал получил много германских и султанских орденов.

Однако вскоре лишился их. Турецкий измученный солдат стал оглядываться на большевиков, а генерал — на солдат: незачем бросать их в огонь, война проиграна. А после капитуляции увидел Февзи, тогда военный министр в султанском кабинете, что султанский мир, простившись с империей, продает Западу и самую Турцию, ради сохранения трона и власти. Патриоты же, покидая столицу, перебираются в деревенскую Анатолию.