Яков Ильичёв - Турецкий караван

Дежнов нуждался в поддержке, безотчетно выставлял непременно теневую сторону вопроса, надеясь, что чрезвычайный посол немедленно откроет сторону светлую, перспективу, вселит уверенность… Дежнов сказал:

— Прямых доказательств нет, но я думаю, что в Конье сейчас о Закавказье, а не о Персии ведут речь! Французские дипломаты — с Юсуфом и Мустафой.

Фрунзе повернулся к первому секретарю российского представительства:

— Товарищ Михайлов, что вы скажете на этот счет?

Михайлов же повернулся к Абилову:

— Вот Ибрагим подтвердит: Юсуф говорил нам, что в первый свой приезд Буйон действительно добивался военного союза. Но получил категорическое «нет». Во второй свой приезд Буйон уже молчал.

— А в Конье сейчас говорит! — сказал Дежнов.

— Не знаю, товарищи, — Абилов взялся за чай. — Мне Мустафа сказал: не надо беспокоиться.

Дежнов пожал плечами:

— А что он еще может сказать?

— Недавно на церемонии, когда поднимали азербайджанский флаг в нашем посольстве, Мустафа провозгласил: новая Турция страдает не только за себя, она — форпост, обороняющий весь Восток. Нет, не пойдет Мустафа на союз с империалистами, клянусь!

— Что же, оппозиция утопит его, — мрачно предсказал Дежнов.

— Так ведь события показывают, что это капитан крепкого корабля? — улыбнулся Фрунзе.

«Вернется Мустафа — поставим вопрос прямо… — подумал Фрунзе. — Оскорбиться, отгородиться сейчас — это как раз то, чего хотели бы Франклен и Харингтон… Наш отъезд бросил бы турок в объятья Аристида Бриана и уже наверняка против нас…»

За дверями послышались тяжелые шаги, вошел Андерс:

— Проверил, как устроились бойцы… Часовых одел: к ночи мороз, собаки лают…

Фрунзе спросил гостей: как анатолийская деревня, что за выступление партизанских вождей (говорили в дороге) произошло в начале года? Абилов взялся отвечать:

— Это было самое тяжелое и вообще критическое время… Вожак партизанских колонн Черкес Эдхем предъявил ультиматум Кемалю, Собранию. С требованием сдаться!

— Как я понимаю, это был чисто левацкий фокус. Так?

— Да. Эдхем объявил себя защитником крестьян, даже большевиком!! Но когда Кемаль в ответ на ультиматум двинул полки, окружил и разгромил штаб Эдхема, тот пустился наутек и перебежал через фронт, к королю Константину или кто там был…

— А сейчас проявляет ли себя этот… большевик каким-либо образом?

— Не видно… Наверно, выжидает… Возможно, разведчиков засылает… Так, видимо…

Фрунзе записал у себя в блокноте: «Андерсу — прояснить суть истории с лжебольшевиком, нас касается». Продолжал:

— Теперь еще о Рауфе. В свое время этот господин, пользуясь случаем, хотел отнять у нас Батум. Связан с Муженом, который того же хотел и хочет… Кто же, Ибрагим, теперь примыкает к группе Рауфа, кто поддерживает его?

— Недовольные Кемалем. Это, кроме Рефета, Бекир Сами, бывший векиль иностранных дел, который ездил в Москву, потом в Лондон, сын сановника Муса-паши, выходца с Северного Кавказа. Бекир Сами — богатейший феодал. Под Амассьей, Бордуром и Токатом у него такие поместья! К Кемалю он поначалу примазался, я думаю, потому, что султанское правительство исключило его из своего состава. Между прочим, за служебные злоупотребления. Ныне он связан с черкесскими кругами, натачивающими кинжал на Кемаля. Недовольны паши, желающие властвовать. Это некоторые так называемые мальтийцы, отпущенные англичанами с острова, чтобы в Ангоре давили на Мустафу. То же и чалмоносцы некоторые. Так называемый чалмоносный фронт! Иные фанатики-муллы готовы повесить Кемаля. Будь их власть, без разговоров повесили бы, раз он хочет духовные семинарии закрыть, а семинаристов послать на фронт. Повесили бы! Вот он и лавирует! Вдруг как бы отступил. Но — нет!

«Видимо, и сейчас лавирует, когда наседают и Франция, и Англия, и Италия, и своя оппозиция, — размышлял Фрунзе. — Надобна выдержка… Последовательность и последовательность».

Помолчали, покурили, раздумывая. Что ж, в конце концов дело делается на твердой земле, цели общей борьбы ясны, неизменны… Фрунзе наконец сказал:

— Словом, мы не позволим себе, отводя душу, хлопнуть дверью…

В комнату заглянул Кулага:

— Пришел редактор центральной газеты.

— Попросите подождать пять минут, — ответил Фрунзе.

В эти пять минут Абилов рассказал, что редактор Реджеб Зюхди является и издателем правительственной газеты «Хакимиет-и-милие», и депутатом. Офицер, раньше он состоял в партии иттихадистов. Но после разгрома империи примкнул к Кемалю, находился при нем на всех конгрессах защиты прав, служит ему верой и правдой. Во многом подражает ему, умелый журналист, его публикации остры и значительны. Газету издает по указанию Кемаля. Говорит по-французски.

Реджеб Зюхди, стройный и подтянутый, войдя, всем кивнул, перед Фрунзе стал навытяжку. Получив приглашение, немедленно сел:

— Я прошу вас, ваше превосходительство, сделать заявление для моей газеты. Анатолийское телеграфное агентство нынче же ночью распространит его по всей Турции.

— И оно дойдет до Гази?

— Несомненно! — Зюхди привстал.

Карандашом в блокноте Фрунзе тут же записал:

«Я думал, что воюющая несколько лет за свое существование и независимость Турция значительно ослабела, испытывает усталость и подверглась разрушению. Но, наоборот, я вижу, что она вполне здорова, сильна и революционна. Все то, что мне пришлось наблюдать в Турции, дает мне полную уверенность в том, что Турция не бросит свое оружие и выиграет дело своей независимости. Я и мой народ выражаем по этому поводу свое полное удовлетворение».

Фрунзе вырвал листок, Абилов вслух перевел. Реджеб Зюхди напряженно слушал, и вдруг лицо его прояснилось. Ответ капитулянтам!

— Сейчас же иду на телеграф!

После ухода редактора разговор продолжался, но уже более легкий, ознакомительный. Фрунзе говорил о том, что видел в дороге: среди населения авторитет Кемаля велик… Абилов рассказал, что противник Мустафы Кемаля Рефет-паша — хитрющий человек, говорит гладко, мягко и черт знает что выкручивает.

Абилов принимал в полпредстве двоюродную сестру Кемаля, Фахрие-ханум, — приезжала с поручениями брата. Она вела хозяйство в доме Мустафы, заботилась: брат много работает, совсем не отдыхает. Однажды сказала: он не обманывает, не предает.

Фахрие через город ехала с закрытым лицом — одни только черные глаза видны, — а в полпредстве снимала чадру. Ласковая такая, умная…

Было видно, что Абилов здесь свой человек, и человек знающий — умеет ориентироваться в обстановке. По-товарищески открыто он все рассказал о себе. Двадцать лет назад окончил школу в Нахичеванском уезде. В двадцать лет поехал на заработки в Петровск. Из Петровска — в Баку, на промыслах в Балаханах работал, еще помощником паровозного кочегара… Его, социал-демократа, посадили в тюрьму за распространение литературы. Вот его академия!