Яков Ильичёв - Турецкий караван

— Все-таки так! — воскликнул Фрунзе.

— Я назвал Мустафе врагов Советского Азербайджана.

— И что же?

— Правительство обсудило и предложило комвнуделу принять меры. Юсуф сказал мне, что главари будут высланы. Карабекиру приказано отправить «вожаков» на Западный фронт.

— Дорогой Абилов, как настроено Собрание?

— Много разных настроений, товарищ Фрунзе, неустойчивость. Очень пестрый состав — не султанские сановники. Впервые стали к рулю, бешеная деятельность. От одного слова распаляются. Перемены в обстановке что ни день. Вот и расхождения, недовольства, резкости, пререкания. Каждый в душе лев, каждый убежден, что стратег и все может. Все всё хотят решать: и куда двигать армию, и сколько тратить на свадьбах — знают или не знают на деле. Депутаты шарахаются, меняют свои взгляды; блоки складываются случайные — на час, с целью провалить или утвердить какой-нибудь закон, затруднить положение того или иного векиля или самого Мустафы…

— Пожалуйста, об этом подробнее, Ибрагим!

— У нас многие думают, что Кемаль — это диктаторская власть. Нет! Его бьют в Собрании со всех сторон. Больше справа — феодалы, клерикалы. К ним присоединяются, бывает, даже защитники крестьян: не задевай величие султана. Триста депутатов, треть из них — оппозиция. Но ее состав текучий, и Кемаль справляется: взойдет на кафедру энергично, властно, скажет умно, исправит курс и продвинет корабль дальше. Но у него нет опоры среди ближайших товарищей. Особенно сильно они бьют его на закрытых заседаниях. Они же — Рауф, Рефет, Карабекир, Бекир Сами — действуют скрытно. Мустафа это знает… Когда перед Сакарьей его назначили главнокомандующим, то просто хотели, в случае поражения, все свалить на него, отстранить, договориться с Антантой и султаном, неустойчивое Собрание преградой не станет…

— Бьют прежде всего западники?

— Да, товарищ Фрунзе. Мустафа непоколебим: дружба с Советской Россией и Востоком исторически необходима. Вот за это Рауф, Рефет и другие терзают его. Недавно им удалось провести закон: комиссаров намечает и утверждает Собрание. Раньше Мустафа и намечал и утверждал. Отобрали у него это право. И еще такую ведут пропаганду: вот уже четыре месяца фронт бездействует, враг накапливает силы; следует одним ударом покончить с ним, так как есть предел терпению, но Кемаль тянет, делает что хочет; придется поставить ему ультиматум: либо наступай и побеждай, либо договаривайся с Европой; будет упорствовать — заменить его, допустим, Карабекиром: не может Кемаль выйти из положения — пусть уходит совсем.

— Картина проясняется. А что Кемаль?

— Не уступит. Только есть у него в характере… нередко желаемое он принимает за действительное, — ответил Абилов. — Особенно во внутренних делах. Здесь у него нет четкой линии. Он уверен, что теперь в Анатолии, в новой, — власть народа. Хочет это доказать.

— Любопытно! А теперь, Ибрагим, подумаем, что конкретно в эти дни происходит?

— По-моему, новое дипломатическое наступление, товарищ Фрунзе, — ответил Абилов. — Оппозиционный фронт, Буйон с Муженом и англичане, все пошли в атаку. Но я говорю, что для разговора с французами Мустафа избрал Конью именно потому, что Ангора, уверяю вас, — для Фрунзе. Английские морские офицеры избрали для переговоров, конечно, море, маленький порт Инеболу.

Зябнущий Дежнов сел к печурке:

— Чего, по-вашему, сейчас добивается Франклен?

— Мустафа говорил мне откровенно, — отвечал Абилов. — Летом Буйон предлагал военный союз. Наверно, и сейчас то же.

— Без Англии? — спросил Фрунзе.

— Вряд ли без нее, товарищ Фрунзе. Добычу делить им как-то надо. Мустафа понимает, что́ за союз предлагают, говорит: независимостью не пожертвуем. В Инеболу к английским офицерам ездили либо Бекир Сами, либо Рефет: последнее время я не видел их в Собрании.

— Они готовы на все, лишь бы восстановить прежние отношения с европейским капиталом, — сказал Михайлов. — Ныне все дело в том, какая группа в Ангоре победит.

Михайлов напомнил, что итальянская миссия сорвалась и уехала даже без соблюдения дипломатических аппарансов. Кавалер Туоцци вдруг объявил, что ввиду плохой связи с Римом самолично поспешит туда. Возможно, испугался какого-то англо-франко-турецкого согласия. В связи с этим возникает вопрос: торжественная встреча на ангорском вокзале, устроенная украинской миссии, не маскировка ли уже свершившегося отхода, и не нужно ли вспомнить поговорку: «Ешь мед, да берегись жала»?

Дежнов молчал. От усталости ему казалось, что дело обстоит совсем скверно. Из-под носа увели Мустафу.

— Мустафу я недавно видел. Он сказал, что в Инеболу неофициальная встреча, — продолжал Абилов. — Я постепенно выяснил: англичане предлагают финансовую помощь при условии, что Кемаль поможет им в Персии и вообще на Востоке. Сдавайся — заплатим!

«Вероятно, встреча в Инеболу кончилась ничем, — размышлял Фрунзе. — Английские моряки предложили, в сущности, капитуляцию, то есть самоубийство. Кемаль на это не пойдет… Что же в таком случае происходит в Конье? Уступки, уступки, но от империалистской своей политики не откажется Буйон. И что же? Уступив пустяки, поправив железные цепи, какими опутан Кемаль, заставит его повернуть? Но Кемаль, в попытке нейтрализовать «старого друга» — Францию, вряд ли не использует прибытие украинской делегации в торге с Буйоном. Непременно окажет ей внимание!» Об этом и сказал сейчас Фрунзе:

— Думается, Мустафа скоро прибудет в Ангору. Вот увидите!

— Я надеюсь! — подхватил Абилов.

Наконец заговорил Дежнов:

— Теперь, пожалуй, понятно, зачем нас задерживали в пути — чтобы договориться за нашей спиной. Возможно, уже договорились. А если это так, то чем же мы поможем Турции?

— Но похоже, что мы уже помогли! — засмеялся Фрунзе. — Поездка наша подтолкнула Францию к новым переговорам, видимо усилила позицию Мустафы, и он добьется вывода французских войск.

— За счет дружбы с нами! — сказал Дежнов.

— Мы — здесь, и постараемся не допустить этого… Вам надо отдохнуть, Алексей Артурович. И крепкого чаю… Где Ваня? Ваня, пожалуйста… Нет, не за этот счет! Вот увидите.

Дипломатического советника Дежнова на всем пути поддерживал, увлекал бесконечный оптимизм Фрунзе, советник им вдохновлялся. Он чувствовал какую-то умную силу Фрунзе, и заключалась она не в специальных дипломатических знаниях — в чем Дежнов был значительно сильнее, — а в той простоте и ясности, с какой Фрунзе говорил с представителями власти, с офицерами на местах, выступал на приемах и на вокзальной площади в Ангоре. Сейчас Дежнова несколько беспокоило то обстоятельство, что Фрунзе с готовностью и, казалось, легко верит Абилову, человеку, явно симпатизирующему Кемалю, возможно слепо симпатизирующему, — верит, хотя оценки Абилова основаны главным образом на эмоциях. Дежнов даже уловил радость Абилова оттого, что Фрунзе разделял его эмоциональные оценки. Подозревал Дежнов, что и на этот раз решения Фрунзе, его поведение и его оценки в конечном счете окажутся верными. Дежнов внезапно уверился, что и сам, говорят, суровый Кемаль, познакомившись с Фрунзе, тепло улыбнется и станет сердечно пожимать руку…