Яков Ильичёв - Турецкий караван

— Хорошо бы так, — сказал Фрунзе. — Давайте сегодня же снова встретимся, обдумаем…

Оставшись один, он прилег перед тем, как идти мыться… Не ожидал такого поворота. Мучения дороги, цепкая грязь в долинах, снежные бури на перевалах, ночевки в хибарах — неужто все это перетерпели зря? Надо собраться… Сперва забыться на минуту, вздремнуть. Затем — вперед, на дипломатические перевалы. С одной стороны, дружественные народные манифестации, с другой — Конья, что это? Сами же турецкие лидеры демонстрировали симпатии к Стране Советов. А теперь? Все-таки меняют ориентацию? Но все-таки, что бы ни обещал им Франклен-Буйон, он другом новой Турции не будет. Стало быть — попытаться убедить турок: если подозревают Россию в чем-то недобром, то подозрение неосновательно; если делают ставку на враждебный России Запад, то обманутся…

Вскочил с кровати, подошел к окну. Куда забросило украинскую делегацию! Предместье Джебджи. Вымерзшая пыльная дорога течет к тусклому закату, к фиолетовым горам. Голые сады, могильные камни торчком. Косые тоскливые подъемы, зимние поля.

В южном городе Конья коминдел Юсуф, глубоко сидя в кожаном кресле, неторопливо пил кофе из крохотной чашечки. Крепко держал ее тремя пальцами: остальных двух на руке не хватало.

Библейская черная борода, усы. Под ними мелькал красный огонек молодых губ. Белые скулы, открытый лоб, темные горячие глаза. Он в аккуратной визитке, феска на макушке, реденькие из-под фески волосы.

За другим столиком сидел и тоже пил кофе тощий человек в штатском платье — дипломат-разведчик, знаток Ближнего Востока полковник Мужен.

Он сидел на краешке кресла, подогнув ногу, будто перед прыжком. Это его излюбленная поза. Энергичный, ловкий, со скользящей усмешкой, с быстрыми колючими глазами. Юсуфу Кемаль-бею был неприятен его синий штатский костюм. Ложь в этом костюме, маскирующем военного, слугу колонизаторов, надсмотрщика.

Юсуф старался не смотреть в его сухое лицо. Нет, не опасался обмануться, попасть впросак: он давно раскусил полковника, который притворной приязнью, будто бы заботой о будущем Турции стремился, в сущности, и далее колонизировать ее. Мужен то и дело наезжал в Ангору, а летом на Босфоре сговорился с Рауфом и уже думал, что ловко, «гениально» обходит несговорчивого Мустафу. Глупое самомнение! Мужен не видел сути отношений и вещей. Таких людей в два счета Мустафа обводил вокруг пальца, легко и изящно.

Мужен же как бы исподтишка поглядывал на феску Юсуфа, на жилет под визиткой с широкими отворотами, на белую сорочку с твердым стоячим воротничком, углы которого отогнуты вниз, к черному галстуку-бабочке. Мужена раздражала эта аккуратность, бабочка и феска — смесь европеизма и азиатчины.

Казалось, однако, что и Мужен погружен в свою думу: к думам располагало само конийское небо за окнами, древнее, белесое, будто соленое.

Сегодняшняя немногословная беседа служила лишь оттяжке времени, продлению нового приступа переговоров, затеянных французскими представителями после высадки Фрунзе в Трапезунде. Коминдел Юсуф подозревал, почти был уверен, что главная цель Буйона и Мужена — сделать бесполезными переговоры турок с советской делегацией в Ангоре.

За своей невозмутимостью Юсуф успешно скрывал, что понимает эти намерения. Говорил о прекращении войны, о выполнении соглашения, недавно подписанного.

Большой успех Ангоры — западная страна признала: не может воевать против новой Турции. Франция выходила из войны, выводила войска. Зачеркнула свою подпись под Севрским договором, зачеркнула! Ладно, пусть за это хватает в Анатолии горнорудные концессии, получает экономические льготы, участки железных дорог…

Но Франклен-Буйон все добивается проклятия России, а это уже обратный ход турецкой революции — конец борьбе за национальное освобождение, отказ от нее и начало кровопролитий ради призрачных барышей. Рассчитывает на поддержку со стороны Рауфа, Карабекира, Бекира Сами, Рефета и других аристократов. На своих рассчитывает, на западников.

Летом в Ангоре Франклен-Буйон был близок к успеху. Юсуф тогда подал в отставку: ведь он подписал Московский договор! Расчет показывал, что нельзя отходить от большевиков — сорвешься в пропасть… И тогда Собрание проявило осторожность. Чтобы не сорваться в пропасть. И получилось: отставке — нет, предложению Буйона — тоже нет.

Буйон тогда уступил с вынужденной улыбкой. Ныне, услыхав, что едет Фрунзе, снова взялся за свое. Хотят опередить Фрунзе Анри Франклен-Буйон и Мужен.

Не отказаться было от встречи, дабы не дать повода задержать вывод войск, передачу втайне обещанного оружия. Прибыв в Конью, Буйон уже сказал: возникли трудности, необходимо доверие к французской стороне, с секретной передачей Ангоре части оружия французской оккупационной армии придется повременить — будут указания Парижа…

Все это — запланированная проволочка. Потому что Лондон недоволен франко-турецким соглашением. Из Ангоры внезапно уехали итальянцы — отозваны правительством, конечно, по той же причине. А Франция уже условилась со своим союзником, Англией, встретиться через две недели и далее действовать совместно. А намерения Англии известны: никаких уступок, Севрский договор — основа. Все против Турции. Если дадут оружие, то потребуют обратить его против большевиков, вот и приходится говорить, торговаться…

Поставив чашечку на стол и глядя в лицо Мужену, Юсуф медлительно сказал:

— Мы верим в ваши мирные устремления… Франция вложила большой капитал в горы Анатолии. Нет смысла терять его, продолжая войну… Наоборот, содействие в изгнании войск короля Константина окупится…

— Именно так! — обрадовался Мужен. — Наше содействие! При том отметим: традиционный враг Турции, Россия — нынче советская — не может предложить Востоку ничего, кроме своих эксцентрических идей.

«А традиционный друг, французский ростовщик, — ничего, кроме возможности лить кровь и пот», — подумал Юсуф, но сказал:

— Чрезвычайно дорожим бескорыстным устремлением французской души. Я бы сказал, новым, многозначительным устремлением — передать национальной турецкой армии десять аэропланов, оружие и боеприпасы.

…Намерения Мужена и Буйона ясны. Юсуфа смущало загадочное поведение Мустафы. Не слишком откровенен. Это ли нужно великому делу? Может быть. Юсуф был готов, не спрашивая, подчиняться. Не худо, однако, если бы Мустафа был откровеннее… Правда, товарищи, с которыми Мустафа начинал дело — Рефет, Рауф, Карабекир, не понимают его и даже угрожают… Не отсюда ли резкие повороты Мустафы? Его решения непредвидимы. Казалось временами, что, лавируя, он опасно далеко отходит от идеи необходимой спасительной связи с Москвой. Такое впечатление вскоре рассеивалось. Наоборот, казалось, что он вот-вот уже и большевик. Однако вдруг новый какой-нибудь поворот. Он, Юсуф, по поручению Мустафы подписал в Москве договор, говорил с Лениным… Чем дальше уходило время, тем очевиднее становилось, что спасение родины зависит от мира на Кавказе и возможности перевести войска Восточного фронта на Западный.