Яков Ильичёв - Турецкий караван

— О! — с иронией воскликнул офицер. — Это лицо выражается чрезвычайно ясно. Что еще оно выразило?

— Оно уточнило мысль о возможной каре. Кара воспоследует и за случайное невыполнение указания… Прошу вашего, братья, благодеяния: не говорите никому, что я говорил о высоком лице! — Администратор снова взглянул на потолок. — Ибо в будущем, став, возможно, еще более высоким и узнав, что я передал вам его мысли, оно рассердится, и что станет тогда с детьми, женой, когда я, их отец и муж, расстанусь со своей головой?

— Обещаю, — резко сказал офицер. — Сам не проговорись. Где сейчас поезд?

— Неизвестно. Рабочие чинят путь то тут, то там. Ах, я надеялся: аллах надоумит, путники не вылезут из фургонов…

— Да! — вдруг раскрыл рот другой, все время молчавший офицер. — Столько дней ехали в фургонах, могли бы еще два дня.

— Аллах что-нибудь сделает! — Администратор вдруг возбужденно засмеялся. В офицерах он почувствовал друзей, от души отлегло, и как бы не расплакаться теперь. Под смертью ходишь… Заморгал, горло сдавило. Голос дрожал: — Будем надеяться… Аллах выручит!

Офицеры вышли:

— Рауф лгал Февзи, изворачивался. Мы проверили: да, лгал.

— Совсем плохо, если еще Гази решит выйти встречать.

— Председатель посла не встречает. Если бы сам Ленин приехал, тогда другое дело.

— Где сейчас наш Гази, по-твоему?

— Как раз там, где ему надлежит быть в данный момент… В генштабе… Или на телеграфе… Может, в Собрании… В загородном кабинете или в резиденции — никто не знает. Зато, я уверен, он знает и слышит все, даже нас с тобой сейчас…

— Пусть знает, что я всей душой предан ему… Головы полетят, если с русскими что-нибудь случится. Не только позор, но и провал в политике…

Нет, так просто не въедешь в эту далекую, загадочную Ангору!

Утром на станции Яхшихан люди вышли из сарая на волю — небо синее-синее. Ваня как глянул, так и зазвучала в ушах ярославская песенка. Бывало, пел ее на деревенский лад:

У Аннёнки…

Сильный южный ветер, сухой и теплый, овеял турецкую землю. Мгновенно высохли чеклаки на дороге. Как раз бы и ехать на лошадках дальше. Но нужно ехать в поезде, — хозяева подготовили на вокзале церемонию встречи, выслали специальный поезд.

Пока что он застрял где-то в скалах. Кемик шутил, что правоверный машинист за вчерашний день пять раз спускал пары, становился, по шариату, на молитву; ночью же в темноте паровать не стал, а нынче утром, помолившись, тронулся и, стало быть, часика через два прибудет.

Советник Дежнов устал и нервничал по пустякам: вот-вот Ангора, а у него помялась шляпа. Предлагал снова сесть в фургоны. Но Фрунзе:

— Невежливо и неполитично ломать задуманный турками порядок встречи.

— А не все ли им равно! — отвечал Дежнов.

— «Все равно» — пока не ломаем. Потерпите.

— Да я просто хочу поскорее в баню! — признался Дежнов. — Еще никогда так не болели кости. Заплакал бы, если б не было стыдно.

— Я тоже, — сказал Фрунзе.

Около полудня среди холмов послышался железный стук. Люди выскочили на рельсы. Скоро из-за склона горы выполз будто лепесток красного мака. Это был турецкий флаг, осенявший долгожданный поезд. Тоненький гудок, напоминавший детскую дуделку, закончился неожиданно хриплым выдохом. Подошел ярко раскрашенный, смешной состав: кургузый паровозик без тендера, но с огромной трубой, три вагончика, что коробочки.

Садится в него неохота. Колея узкая, того гляди сковырнется с нее и ахнет в расщелину вся эта игрушечная сцепка.

— Ну, знаете! — сказал Дежнов.

Но на первом вагончике — этот красный флаг с пятиконечной звездой и золотым полумесяцем. На платформу сошел молодой человек лет двадцати пяти. Переглянувшись с комендантом, он легко распознал главу советской делегации, подбежал к Фрунзе и на французском языке представился:

— Начальник личной канцелярии комиссара иностранных дел.

Того самого, Юсуфа, который подписал в Москве договор о дружбе… Пока шли обычные расспросы о здоровье, о дороге, красноармейцы приладили рядом с турецким свой, тоже красный, но с серпом и молотом, флаг. Теперь можно ехать.

— Очень легкий на взгляд, в пропасть не сдует? — показывая на поезд, обратился Дежнов по-французски к начальнику личной канцелярии.

В ответ широкая улыбка:

— Сюда прибыли благополучно.

Поговорив с Фрунзе, Кулага весело крикнул бойцам:

— Дипломаты, по коням!

Красноармейцы бросились к вагончикам, и поезд задрожал.

Сиденья обтянуты красным бархатом, как в театре. Окна чисто вымыты. Разместились на диванчиках. Дежнов стал у окна, как бы прощаясь с белым светом, с этими тоскливо-прекрасными горами.

Наконец со странным своим свистом-гудком поезд тронулся. Ничего, покатили. Немножко мотало. После поворота, выйдя на ровное, машинист смело прибавил скорости. Но тут вагончик стало бросать из стороны в сторону. Дежнов стоял, заложив руки за спину, и едва не упал.

— Садитесь же, пожалуйста, — сказал Фрунзе.

— Нет, знаете, тут надо привязываться, — ответил тот.

Начальник личной канцелярии комиссара иностранных дел платочком сушил покрывшуюся потом верхнюю с усиками губу.

— Надо было сказать, чтобы давал меньше пара…

— Главное, чтобы выбирал дорогу, — мрачно сказал Дежнов.

А Фрунзе сощурился в улыбке:

— Все хорошо… прекрасно… Полезно после седла…

— Будет еще лучше, когда это кончится, — пробормотал Дежнов.

Вдруг будто в преисподнюю вошел поезд — тьма и грохот.

— Простите, я не предупредил! — кричал начальник канцелярии. — Это первый Туннель… Всего шестнадцать…

Ваня стоял у окна. Когда ты в вагоне, горная природа пугает. Вот поезд словно выбросился на утес, Ваня замер, весь подобрался и будто полегчал: вагон катился, подпрыгивая, по самому краю кручи, как на канате танцевал! Внизу ревела белая от пены Кизыл-Ирмак, — пока не проглотит, не успокоится. Кажется, проехать это место — и больше ничего на свете не надо… Нет, видно, не удастся… Завизжали колеса, что-то крякнуло… Рельсы, что ли, кончились? Вагончик резко перекосился, вот-вот свалится… Все потянулись к противоположной стенке, но вагончик уже совсем скосило и все попадали…

Ваню отшвырнуло к окну. Держась за спинки бархатных диванчиков, он перебрался ближе к Фрунзе. Дежнова отбросило на несколько шагов. Шляпа слетела с головы, а нагнуться он не решался. Ваня, рукой держась, другой подхватил его шляпу.

— Сюда, к двери! — крикнул Ваня командующему.

Тем временем вагончик во что-то косо уткнулся и затих. Молодец машинист, остановил!

Один за другим все скоренько выпрыгивали наружу. Ваня думал помочь Фрунзе, у которого при неловком движении, бывает, говорил Кулага, что-то сдвигается в коленном суставе и боль не дает ступить. Ваня спрыгнул, но так неудачно, что камешки под сапогом покатились вниз, потянуло чуть ли не в пропасть и самого. И вскрикнуть-то не успел. Хорошо, что Фрунзе, стоявший на нижней ступеньке, ухватил Ваню за ворот шинели. Ваня уперся каблуками и, лихорадочно напрягаясь, попятился с откоса. Лицо, он почувствовал, покрылось испариной: уж очень глубокая пропасть, если бы не белая пена быстрого течения, то не увидеть и дна…