Яков Ильичёв - Турецкий караван

Вагончик сошел с рельсов в довольно опасном месте. Начканцелярии испугался, побелел. Он зачем-то бросился к машинисту, сразу же вернулся, у него хватило сил улыбнуться гостям, пусть и сконфуженно. А Фрунзе — весело:

— Пожалуйста, не огорчайтесь, пострадавших нет, синяки не в счет… А этот славный вагончик мы сейчас же приподымем. — И позвал: — Товарищи, сюда, на этот угол!

Сам тут же уперся плечом, все, даже Дежнов без шляпы, пристроились, изготовились. Фрунзе пропел:

— Слу-шай ко-ман-ду! Эй… у-ух-нем! Передохнули… Еще раз. Эй!..

Вагончик, казалось, всплыл. Машинист что-то хрипел по-турецки и лез под колеса, будто хотел руками поставить их на рельсы. Начканцелярии раскраснелся и был очень оживлен приключением.

Дальше поезд пошел тише, осторожнее, возможно стало говорить.

— Как чувствует себя коминдел Юсуф? — спросил Фрунзе. — Кстати, каким путем он ехал из Москвы весной?

Начканцелярии ответил, что не знает, и замолк. А вагончик вновь скособочился и сошел с колеи. Но теперь это случилось на равнине, и было не страшно. Довольно быстро его вновь поставили на место.

Дорога явно неисправна. Зря сели в поезд. Дежнов прав. Надо было отговориться и ехать в повозках, как ехали. Места гористые, бесплодные, безлюдные, железная дорога без станций и водокачки. Машинист с помощником побежали брать воду из ручья — по два ведра у каждого…

Хотя поезд полз, вагон в третий раз сошел с рельсов в момент, когда Фрунзе спросил о самочувствии Мустафы Кемаля, а начканцелярии загадочно промолчал. Когда вновь покатили, Фрунзе не стал возобновлять вопроса: начканцелярии явно не хотел говорить о Мустафе. Почему?

Так или иначе, путешествие заканчивалось — остался час.

Четыреста верст от Самсуна до Ангоры ехали две недели. Видели Анатолию. Старались понять настроение крестьян, горожан, армии. Их отношение к новой России.

Душа коченела от долгих холодных дождей. На белых перевалах сердце превращалось в ледяной комок. Отходило в долинах, и внезапные перемены погоды возбуждали энергию. Чорумский инцидент не испугал.

Поезд в четвертый раз сошел с железной колеи. Случайность? Или подготовлено было недоброе? Но и это не испугало.

Все свои версты пропрыгал поезд — по обрывистому берегу, по горам. Пронзил все туннели. Огласил своим гудочком всю эту глухомань с палатками вместо станций. Пришел из Ангоры с одиноким флагом, а вернется этот флаг — с товарищем. Осталось чуть-чуть.

…Ваню не оторвать было от окна. Ну, где ты, Ангора? Казалось, когда доедут, уже будет все: известие, например, о Марошке. И чуть ли не письмо от Аннёнки будет в самой даже Ангоре — такой вот сон приснился средь бела дня.

Ваня встряхнул головой и вдруг увидел за стеклом: в синем небе стоит, как православная скуфья (только не черная, а ржаво-желтая), высокая гора, а на ней полуразрушенный замок. Командующий сказал: «Остатки древней крепости». Дома стояли на склонах горы, лишь северо-восточный был пустой — уж больно крутой и уходил в кипящую реку. Сейчас, перед закатом, в низины меж голых увалов натекла тень, зато наверху светились белые крепостные стены и круглые каланчи-минареты. Это и была Ангора.

Поезд еще шел долиной. Фрунзе и начканцелярии из окна смотрели на пашни и огороды. Издали виднелись городские тополи, совсем как на Южной Украине. Фрунзе, казалось, интересовался только природой:

— Что еще тут растет?

— Яблоня, айва, слива. Тута растет. Ива.

— А это виноградники…

— Да, хотя и место высокое. Правда, зима короткая, морозы не часты. Мало воды — вот страдание.

Занимал же Фрунзе вопрос, кто встретит на вокзале. Видимо, «дипломатический шариат» не позволит коминделу Юсуфу встретить посла, такое нарушение этикета было бы знаком повышенного внимания, чего, собственно, и достоин фактический союзник, но… Фрунзе говорил с беспечностью туриста:

— Вот эти зубчатые стены, эти башни на гребне… Впечатление, что в машине времени возвращаешься к древним векам.

— Если угодно, то завтра, отдохнув, можно нанять экипажи и день посвятить осмотру. А на следующий день устроить прогулку, — поспешил отозваться начканцелярии.

«Почему завтра на целый день прогулка? — удивленно думал Фрунзе. — А вручение верительных грамот? А визит к коминделу Юсуфу?» Начканцелярии явно чего-то не договаривал.

Фрунзе вдруг засомневался: верно, никакой встречи на вокзале не будет, как не было ее ни в Трапезунде, ни в Самсуне. Что ж, ладно: хотя в миссии одна молодежь и самому всего лишь тридцать пять, все неимоверно устали и охотно проедут прямо в гостиницу. Но будет дипломатическим ударом пустота на вокзале. «Надо быть готовым ко всему», — подумал Фрунзе и как бы про себя сказал:

— Какие возвышенные эти белые минареты… Вот она, Ангора!

Начканцелярии — не в своей тарелке, нахмурясь:

— К сожалению, маленький город… — И вдруг торжественно: — Но у него огромная душа. Он — центр революции… Ведь прекрасная Смирна в плену, а Константинополь равнодушен к горю родины, продажен и развратен. Душа Турции — Ангора, она свободна и никогда не будет покорена!

Поезд подкатил к низенькому перрону перед белым двухэтажным зданием с красными и зелено-красными флагами по углам. Эге! Сердце у Фрунзе заколотилось: перрон запружен народом. Как только поезд стал, поднялся гул, толпа на перроне двинулась, кажется, вот-вот опрокинет вагончики с паровозиком вместе.

Фрунзе вышел и попал в жаркий круг людей. Переминаясь, постоял, придерживая свою парадную шашку, и тут же его закрутила толпа. Начканцелярии с помощью солдат дал подойти губернатору, тот крепко пожал руку Фрунзе, представил ему Осман-бея, адъютанта Мустафы Кемаля, чиновников векялета иностранных дел и офицеров генерального штаба. Фрунзе поворачивался и поворачивался в тесноте, здоровался. Так оказался он у входа в помещение вокзала. Здесь рядами стояли женщины в длинных шалях. Когда Фрунзе проходил между рядами, женщины наклонили голову, краем шали прикрыв подбородок и губы.

Через темное помещение толпа вынесла Фрунзе на привокзальную площадь, красно-сине-зеленую от флагов, фесок и тюрбанов. Множество народу было и в саду, что напротив. Мальчишки взобрались на деревья. За спиной Фрунзе из окон второго этажа вокзала выглядывали головы в фесках.

Свободной была лишь самая середина площади, с трех сторон огражденная шеренгами солдат в куртках, в немецких касках и с винтовками, на которых блестели широкие штыки-ножи.

За шеренгами солдат качались плотные напирающие толпы ангорцев в жилетах, в пиджаках, в халатах. Встречать Фрунзе власти вывели и лицеистов. Столько людей и флагов — красные полощутся! — что земли не видно, лишь камень в центре площади.