Яков Ильичёв - Турецкий караван

— Общее несчастье, как для одних, так и для других. Я знаю: угнетать другой народ — несчастье и для угнетающего. Пока я жив, новая Турция на это не пойдет! Еще до разгрома королевских наемных дивизий мы разогнали халифатские и другие группировки, которые разжигали национальную рознь. Мы не допустим новых столкновений. Нет!

Вернулись в помещение. В лампы уже добавлен керосин. Поздно ночью заговорили разгоряченные вином пирующие. Разудалые русские и милые украинские песни перемежались печально-вибрирующими турецкими. Мелко перебирая ногами, турок ходил под бубен и зурну, вертелся волчком, плясал, пока не упал. Аскеры закатали его в бурку, вынесли и сунули в экипаж.

Кемаль выпил рюмку, усмехнулся:

— Завтра скажут: хмельной Мустафа и бегал, и на барабане играл.

Покачиваясь и осушая платком губы, мокрые от вина, к Фрунзе подошел векиль национальной обороны Рефет:

— Зачем ты сказал, что я — империалист? Ты меня скомпрометировал. Послов не вызывают на дуэль. Что делать?

Ответил Кемаль:

— Прежде всего выспаться. Потом проверить свое соответствие должности.

— Не имею должности! Это фикция, не должность! — по-французски воскликнул Рефет и подал знак адъютанту ехать.

Оставив свои трубы, подсели к столу музыканты. Песни постепенно умолкли. Пир становился тише. Один из музыкантов заснул на полу в углу.

На воле снова пропели петухи. Стали гаснуть звезды. Кемаль вышел, посмотрел на небо и, окруженный лазами, уехал.

По нынешним временам прибытие в посольство дипкурьера — событие. По двое, по трое они долгими неделями в пути. И пока они в седле или на арбе преодолевают горные кручи, пока отсыпаются по очереди в крестьянских халупах на полу, положив под голову вализу — опечатанный мешок, а под бок — карабин или наган, пока идут, остается у посла одна лишь с родиной связь — по проводам-паутинкам, протянутым неизвестно как в чужих непроходимых горах.

Было б можно, Фрунзе телеграфировал бы трижды в день. Сам когда еще будешь в Москве. А надо, чтобы она уже сейчас узнала. Надобно закрепить договоренность, поворот. Пусть в Москве теперь иначе говорят с Али Фуадом и думают о помощи. Из Ангоры самую последнюю такую отправил телеграмму:

«В Россию выезжают турецкие консульские агенты… Будем вовсю пропагандировать идеи сотрудничества».

Утром в комнате Фрунзе собрался совет. Тут Абилов и казанский татарин Исмаил. Попав в плен в начале мировой войны, Исмаил семь лет прожил в Турции, и вот с украинской миссией вернется домой.

— В поезд не садиться! — советовал Абилов.

Чистое синее небо. Ближние холмы рыжеватые, горы вдали сиреневые. Тянул южный сухой ветер. Таял наросший за ночь иней. Но Андерс все-таки с опаской поглядывал в окно:

— Если польет, то по дороге на Сунгурлу утонем…

— Рискнем! — проговорил Фрунзе. — Я с Ваней, понятно, верхами. Кто хочет, присоединяйтесь.

— Четыреста верст жарить… — массивный Андерс закряхтел.

Однако решено: если ветер не повернет — идти на Сунгурлу.

С Абиловым Фрунзе поехал в Собрание, пожал руку ангорцам, спросил — где же, когда же ответ из Карса? В канцелярии с готовностью отвечали: «Будет, будет. Сообщим в Москву. Не беспокойтесь». Попрощался с Февзи — флегматичный начальник генштаба неожиданно пылко схватил руку.

Мустафы в Собрании не было. Где он? Фрунзе отчетливо слышал скрытую тоску этого турка. Многовато вокруг него, как он сказал, людей слабой души, а он вынужден с ними ладить… «Ему выпал жребий понять волю народа к национальной свободе, повести его в бой, — думал Фрунзе. — И счастье, и страшный груз. А сотоварищей маловато — соперники все».

…Кемаль поднялся рано утром. Мелькнула мысль, что Фрунзе еще в Ангоре, можно вновь повидать его. И вдруг адъютант доложил, что русский, известили, вот-вот прибудет — наверно, хочет попрощаться. Кемаль обрадовался.

Приезд Фрунзе — это была серьезная удача. Само известие о его назначении, обнародованное, оказалось добавочным к Сакарийской победе толчком, который кинул в Ангору французских дипломатов с предложением новых уступок. Это известие в тяжкие дни подняло дух и Собрания, и солдат. А потом, когда Франция предложила военный союз, компромисс с Англией и отход от русских, то уже можно было твердо сказать ей: «Нет!» Отброшена и оппозиция, шумевшая, что от Москвы нет пользы и надо смотреть на Запад. Наконец, самому, оказалось, можно передохнуть — возникло чувство, что встретил близкого.

За окном послышался стук колес. Адъютант сказал: «Это он».

Вот они, неразлучные — Фрунзе и Абилов! Кемаль ласково усадил их на сафьяновый диванчик перед овальным столом на резных изогнутых ножках, сам сел напротив.

— Догадались, якши, — сказал он и крикнул в соседнюю комнату: — Фахрие, пожалуйста… самого вкусного!..

Словно озорничая, сбросил с головы феску, обнажились реденькие, рыжеватые, пушистые, как у младенца, волосы.

— Итак, завтра?.. — Глаза вдруг стали острыми. — Узкоколейкой не пользоваться!..

— Да, я люблю седло, — сказал Фрунзе. — Лучше видна тропа. Люблю седло!

— Седло? — о чем-то подумав, переспросил Кемаль. — Прости ты, товарищ Фрунзе, и ты, Ибрагим, выйду на минуту…

— Он пришлет вам, Михаил Васильевич, подарок — седло! Украшенное! — догадался Абилов.

На стене над письменным столом Кемаля висела фотография Фрунзе в гимнастерке. Абилов сказал:

— Портрета Буйона я тут не видел. Вас Мустафа уважает.

— Московскую политику!

— А политика — это же люди!

На большом столе лежали подарки Кемалю. На стене висел золотой кавказский кинжал с надписью:

«Память от Азербайджанского рабоче-крестьянского правительства герою турецкой революции М. Кемаль-паше».

По ковру неслышно вошел Кемаль, сел.

— В Москве передай Ленину, Чичерину и Калинину: Мустафа прежним остался.

— Все будет прекрасно, Гази! Ленин поможет.

Кемаль встал, прошелся:

— Сколько мне осталось жить? Наверно, немного. Болезнь почек, плохая печень. Но я, передай, кое-что успею… Большие изменения будут у нас. Эта нелепая феска, дикие привычки, суеверия, неграмотность… Нищета! Крестьяне живут в пещерах. Много будет перемен!

— Если поднять народ, то все достижимо, — сказал Фрунзе.

— Мустафа, — сказал Абилов, — только крестьянин — пастух, землепашец — может обеспечить победу.

Кемаль отозвался:

— Мы немного помогаем хлебопашцам и пастухам, чуть-чуть. Это дело будущего, когда победим. Народ! С ним говорим через Национальное собрание. Оно — существо с тремя головами. Одна из них говорит: религия — волшебный меч, завоюет и Запад и Восток. Хочет восстановить власть султана. Это — духовенство, чиновничество, крупная буржуазия…