Яков Ильичёв - Турецкий караван

А Фрунзе, увидев рослого, в длинной шинели Слащева, невольно остановил глаза на его повисших плечах, еще недавно — с золотыми погонами. Худ, видимо болен…

Секретарь держал перед командующим раскрытую папку, Фрунзе вполголоса проговорил: «Хорошо, заготовьте приказ», и тот вышел… За дверью слышались голоса, звон шпор…

Невозможно было поздороваться со Слащевым за руку, Фрунзе молча указал на стул.

Сев, Слащев сцепил свои длинные синеватые пальцы, чтобы не дрожали. Фрунзе сказал:

— Если угодно — курите.

— Больше не курю, — слабым голосом отозвался Слащев и гордо откинул голову. — А ваша охрана обыскала меня.

— Перестаралась… Однако закон об амнистии нами будет выполнен неукоснительно. Разрешаем вам ношение личного оружия.

— Мой револьвер — в чемодане, — проговорил Слащев. — Если я окажусь все-таки в ловушке, то застрелюсь.

Фрунзе, казалось, не слышал.

— Что привело вас к нам?

— Любовь к России. С юности! На том берегу русская армия больше не служит России. Не может.

— Верно! России служат большевики.

— Так ли? Мне кажется, большевизм исчерпал себя: взял землю — отдал крестьянам, взял фабрики — отдал рабочим. Больше брать нечего. Я говорю откровенно. Рассчитываю на то, что Советская власть… сама себя изживет, ну, что ли, рассосется. А военный специалист нужен России всегда.

Фрунзе передвинул на столе карандаш, тихо проговорил:

— Ваши соображения — результат неосведомленности. Этим «рассосется» утешают себя разбитые классы с первого часа революции. Самого главного нашего лозунга вы не знаете…

— И не стремлюсь его узнать. Я вообще не верю политикам.

Как видно, его раздирали противоречивые чувства, он боролся с собой. Будь при нем пистолет — может быть, и сорвался бы… Сам, наверно, боялся этого своего состояния, боялся, что погубит себя. Фрунзе спросил:

— Не верите политикам только вы или многие на том берегу?

— Не знаю. Большинство на том берегу прежде всего в ярости: союзники помыкают русским офицерством, как скотом.

— А почему не возвращаются в Россию?

— Многие вернулись бы домой, но боятся стенки, Этим пользуются Врангель, Кутепов и другие глупцы, Всеми силами удерживают при себе русских солдат — мол, приведем вас на родину победителями.

— Глупость… В каком состоянии сам Врангель?

Слащев отвечал с достоинством — он и в большевистском стане остается самим собой:

— Врангель рухнул еще под Каховкой. Он отстранил меня. Он опасался меня, видел во мне соперника. Но после вашего прорыва через Сиваш он умолял меня: «Помоги, спаси!» Однако уже было поздно. А главное, я не хотел… Он там все еще энергичен, но уже пуст.

— Если ваше возвращение просто ход в отношениях с Врангелем, то вам еще предстоит разобраться…

— Я всегда иду, куда зовет душа. Вас не боюсь!

— Вы не поняли меня. Не поздно задаться и политическими вопросами, увидеть истину, осмыслить свое возвращение.

— Я это сделаю, если не убьют! Если буду жить, то успею письменно изложить, почему и как я удерживал Крым. Почему меня отстранили Врангель и вся эта сволочь. Почему я вернулся… Я ведь из простых, Яков Слащев, за глаза солдаты добродушно называли меня «генерал Яша».

— Вот и сообщите русским гражданам, которых вы оставили в Турции, что амнистия — не жест, а сущность нашей власти. Силы Советов огромны, а жажда мести — это чувство слабосильных. После перехода через Сиваш и взятия нами Перекопа было наше радио, и листовку разбросал красный летчик…

— С предложением остановить кровопролитие и сдаться? Но тогда я сказал Врангелю: отдай приказ — стрелять на месте при попытке выбросить белый флаг… Впрочем, я уже тогда понял, что мы проиграли. Ваши действия часто ставили нас в тупик, и мы ошибались. Но ошибались и вы! Если бы наступали в феврале, то легко взяли бы Крым…

— Возможно… Что еще сообщите мне?

— Из газет узнали о вашем назначении послом в Ангору. Могу сообщить вам, что на том берегу среди офицеров русской армии раздавались голоса о сведении счетов. Вас считают главной причиной поражения в Крыму и, как результат, нынешнего бедственного положения русских офицеров.

— Чудаки! Не знают, что им делать.

— Да, много пьют, много спорят, ссорятся. Кое-кого подобрала английская разведка. Некоторые служат инструкторами в сепаратистских отрядах в Анатолии. Но все-таки помяните мои слова: надо остерегаться.

— Да уж придется… Как вы полагаете — Ангоре армия Врангеля не угрожает?

— Нет уж! Ангору добывать русская армия не пойдет.

— А план переброски ее к советскому Закавказью?

— Не выйдет! Через свою территорию Кемаль не пропустит белые войска. Это ж бывшие царские войска! До сих пор он явно не хотел ввязываться в войну с вами. А Врангель — это война!

— Но теперь, после заключения франко-ангорского соглашения, как по-вашему, не изменились ли намерения Кемаля?

— Не знаю, не имею сведений. Слишком мало времени прошло.

Фрунзе вглядывался в Слащева, думал: «Понятно, что кинуло его против Советов. Нет, не только честолюбие и жажда власти. Полагал, может быть, что льет кровь за Россию. Неплохой военный специалист, храбрый генерал, а в общем-то слеп, как щенок».

Слащев горбился — хотел ответить на все, собирался в комок. Он был уверен, что все нужное давно постиг. Только о своем душевном состоянии ничего не смог бы сказать, мямлил бы. Он был доволен деловыми вопросами: этот Фрунзе обращался за советом к нему, крупному военачальнику.

— Вас ждет нелегкая жизнь, — сказал Фрунзе.

— Не тюремный ли конвой за вашей дверью?

Фрунзе видел беспокойство Слащева, огонек в глазах — жить, жить… Ответил:

— Если и будет конвой, то не тюремный. Мы вынуждены охранять вас от анархической мести.

— Да, сознаю: могут застрелить. Но не жалею, что вернулся. Авось!

В последний раз собрались в штабе советники, секретари, переводчики, шифровальщики, охрана, хозчасть чрезвычайной миссии. Завтра отъезд. Фрунзе спросил — кто не может ехать, пусть заявит.

С места никто не поднялся.

На стене висела географическая карта с темно-коричневым Малоазийским полуостровом, омытым синим разливом морей и проливов. Вот Ангора — сердце Анатолии… Поехать бы через Одессу, из Константинополя по железной дороге — вот красненькая ломаная линия — до самой Ангоры… Но этот путь не для советской делегации: турецкий запад оккупирован, не пропустят… Остается заезд в Ангору с востока, дорогами в горах. С этой стороны красная линия не доходит до Ангоры. Ехать на лошадях, тропами.

В распоряжении командующего имелась подводная лодка — доставит к турецкому берегу за сутки. Но Фрунзе сказал:

— Всех не заберет. И зачем же я поеду один? Кроме того, необходимо встретиться с кавказскими товарищами. Значит, поедем поездом через Закавказье.