Яков Ильичёв - Турецкий караван

Черный камень туф, ревущий мутный Аракс, скалы, поющие ночью, мосты, построенные тысячу лет назад, тропинки среди раскаленных камней, монастыри с прохладными залами, хибары крестьян, на оранжевой земле — зола от костров, что жгли пастухи в островерхих шапках и с посохами; каменная, но родящая пустыня; буйволы, древние сохи; ковры, рис, хлеб на рынках; вода, бормочущая в арыках, — все это родина, в который уже раз омытая кровью своих сыновей…

Камень на тебя свалился, лошадь ударила копытом — некого винить Но убившие его братьев считали себя людьми… Кемика раздирала мысль, что вот Фрунзе без колебаний говорит о турках — смелые, добрые; охотно едет к ним. Сам Фрунзе трогал Кемика мягкостью, добротой. Кемик хотел быть с ним заодно, видеть Турцию, как он, и не мог, и страдал…

Старался вспомнить все хорошее, что было на турецкой земле. Девочка-турчанка, дочка соседа, — длинные косы, пунцовые загорелые щеки. Он, мальчишка, был влюблен в нее и подходил к низкой ограде, чтобы увидеть, как спустится девочка по наружной лестнице и станет манить кур. Вспомнил старика турка, погонявшего осла, нагруженного корзинами яблок; старик взял одно и, что-то мурлыча, обеими руками подал: «Кушай, сладкое…» Соседка-турчанка, морщинистая, вся коричневая, приносила целебные отвары, когда болела мать Кемика. Но все это было до резни, не помешало резне… Возможно, увидев, познакомившись с турецкими делами, Фрунзе все-таки скажет с горечью: «Вы правы, уважаемый товарищ Кемик, пострадавший товарищ!»

Явились на память братья, живые, веселые… Кемик — на верхней полке — вдруг вздохнул и закашлялся. Ваня — с нижней — спросил:

— Задремал, парень?

— Ва-ан, ты мне брат, слушай…

И Кемик на своем языке спел песню о чужбине, потом по-русски пересказал горькие слова, содержание песни:

— Опять переживаешь?

— Колотушка эта в груди как чужая, — сказал Кемик. — Хотя бы найти Маро. Пусть будет у меня хотя бы один родственник, пусть хоть крошка. Одно маковое зернышко.

— Приедем в Тифлис — осталась только тысяча верст — найдем, думаю. Должна быть жива. Непременно! И ты живи.

— Я живу. Но хочу понимать, не напрасно ли?

— С чего ж это может быть напрасно? Со мной ты, со всеми вместе. С Фрунзе!

— Но я не совсем могу понимать: еду на помощь тому, кто братьев моих…

— Это хорошо, что сам говоришь о себе: имею недопонимание…

— Признаюсь, имею колебание, — Кемик свесил с полки волосатую руку за пайкой хлеба на столике, взял, но есть раздумал, увлеченный своими воспоминаниями. — Вот бы ты когда-нибудь приехал к нам. Увидел бы, какой ласковый народ. Какая земля! В долине или на горе у Ноева ковчега. Ай, что это? Только камень? Э, нет! Сколько пахарей! Ходят послушные им волы. Сады есть. Девушки есть! В губы целуют… Где же они? За хребтами, Ваня, за скалами спрятались… Едешь, вдруг перед носом пепельные домики, в расщелине — деревня. На склоне одна, обошел холм — другая, мост, церковь…

— Каждая земля как хочет ложится.

Кулак Кемика то сжимался, то разжимался. Короткие пальцы стягивались, как лапа орла. Ваня сказал:

— Нравится мне ваш народ. Обязательно приеду. В мирное время.

— Земля наша нежная, как девушка. Ей тысячи и тысячи лет, седая от солей, бурая от крови, красная, как яблоко, но хлеб дает. Лаваш! Пожалуйста, стряхни золу с корки, кушай с луком, с чесноком, запей водой, молодым вином. Зайди в любой дом, садись на циновку, на тахту, слушай слово ласковое. Излечат тебя, горе снимут.

— Правильно, по-человечески!

— А посмотри, какие грозные горы! До самого бога добрались, за облака: зачем ты, бог, позволил убивать? Морозы на высоте крепче, чем в Сибири. Мрачные ущелья! Одним глотком заглатывают врага. Скалы как зубы дракона. Одно только худо, что проходная земля. Орда с востока проходит на запад — бьет, проходит обратно — бьет.

— Но теперь, — сказал Ваня, — Советская власть защищает.

— На одной только половине! Народ рассеян по свету.

— Отрицать не приходится, — твердо проговорил Ваня. — Но когда произойдет всеобщая революция, человек сможет проживать, где захочет. Твоя родня вернется. Казаки вернутся из Турции на свой Дон. Ярославские — к себе.

— Ай, когда это будет!

— Скоро! Может быть, завтра. Мы с тобой едем на мир. Так вот идет: и борьба, и мир.

Кемик резко сел на полке, кровь отлила от лица:

— Значит, те режут неверных, а мы с ними на мир? Вот что смущает!

— Опять ты за свое… В этом вопросе ты больной. Давай лучше расскажи интересно про Турцию, какие обычаи, история какова…

Кемик учился в академии Эчмиадзина, знал наперечет всех султанов последней тысячи лет, что делалось во дворцах, в гаремах, какие строились бани и мечети, кто из султанов кого и когда удавил. Слушать Кемика иногда собиралась вся миссия. Рассказ о взятии турками Константинополя — как легенда.

— Султан Мехмед II, прозванный Фатихом Завоевателем, долго готовился к осаде, — неторопливо повествовал Кемик. — Пророк предсказал падение Константинополя. От имени пророка турки и истребляли христиан. Фатих приказал отлить огромную пушку, чтобы крепостные ворота разбить. Ее везли пятьдесят пар волов, а семьсот человек прокладывали дорогу. Зарядить пушку — на это требовалось два часа, так что стреляла восемь раз в сутки — проломить стену, ворваться в город и всех вырезать. Сделали каменные ядра, каждое весом в сорок пудов. Били по стенам и другие пушки. Еще сделал Фатих стенобитные машины. Из крепкого леса сделал передвижные башни: на колесах, обшиты кожей в несколько слоев. Внутри башни — солдаты, взрывчатка, бревна, хворост — завалить ров… Когда турок задумал взорвать город, его не остановить. Фатих привел двести тысяч солдат, в Босфор — триста судов. Император же Константин XI имел всего пятнадцать тысяч войска и двадцать шесть судов.

— Как он оборонялся? — спрашивали Кемика.

Отвечал так, словно при этом присутствовал:

— Через Золотой Рог протянул железную цепь — турецкие галеры не пропустить в залив… Отважные воины со стен пускали в турок стрелы, бросали камни, факелы и так называемый «греческий огонь». Этот огонь в горшках, вернее, секретное вещество, которое вспыхивало от воды, сжигало турок и их суда… Хотя турка не остановить, если он задумал чем-нибудь овладеть, будь это город или женщина…

— Как же огонь сжигал суда, если цепь, и они в Золотой Рог не прошли? Не завирайся, Кемик!

— Я? Я правду рассказываю. Турецким флотом командовал болгарин, Балта-оглу Сулейман-бей. Он принял мусульманство. Флот стоял в Босфоре возле того места, где сейчас дворец Долма-Бахче. Фатих или этот бывший болгарин придумали перетащить галеры через холмы вокруг Галаты и спустить в Золотой Рог уже за цепью, там стены слабее… Сделали толстые деревянные катки, смазали их салом. Впряглись люди, лошади, волы, подняли и паруса. Тысячи и тысячи людей работали под бой барабанов, при свете факелов. За ночь перетащили семьдесят галер. Фатих был изобретатель, когда нужно было что-нибудь уничтожить: изобрел мортиры, из которых потопил флот императора, после этого свободно навел через Золотой Рог мост из связанных бочек, сделал широкий настил из досок, в ряд могли пройти тридцать человек. А подо рвом сделал подкопы… — А зачем ему Константинополь?