Яков Ильичёв - Турецкий караван

— А я знаю! Испытал на собственной шкуре. Мне жалко Армению. Больно.

— Ты, конечно, знаешь — испытал. Но мне командующий как-то объяснил: когда армянский народ восстал и сбросил этих дашнаков, армянский ревком позвал Красную Армию. Товарищ Калинин объявил, что раздавить трудовую Армению никому не позволим. Тут подошли части нашей Одиннадцатой армии…

— А что Карабекир-паша — перестал быть пашой Карабекиром? Как выгоняли его из Батума и моего Александрополя!

— Когда? — растерянно смотрел Ваня. — Кто?

— Мы! В марте месяце, когда с кемалистами подписывали Московский договор! — Кемик взмахнул рукой. — Сколько потребовалось сил!

— Шут его знает, — промолвил Ваня. — Фома Игнатьевич, объясни это дело нормально, как всеведающий человек, как следует быть.

Кулага читал книгу с чрезвычайно интересными цифрами. Поднял глаза:

— Что? А, да… Кемик явно не в курсе дела. Тем не менее рассуждает. Да еще как чистой воды дашнак. А дашнаку что-нибудь объяснить невозможно. Его надо просто прогнать.

— Кемик, не обращай внимания…

Но Кемик встал, опустив короткие руки, пригнулся, как перед прыжком.

— Вы, товарищ Кулага, получите сдачи. Это — оскорбление. Я доложу Фрунзе.

— Поговорите. Он расскажет вам, если найдет нужным, что произошло на съезде Советов. Как блеяли, хотя и с пеной у рта, меньшевик и эсер то же самое, что обычно твердят дашнаки и что сейчас говорите вы. Потребовали разорвать с Мустафой Кемалем.

— Я этого не требую, перестаньте! Я просто опасаюсь Карабекира…

— Но вас смущает эта наша поездка при том?

— Вы все коверкаете. Я же только спрашиваю… А вы… Не видите меня! Поэтому нет права называть меня дашнаком! Нет! Я иду к Фрунзе.

Не заметили, что поезд давно уже замедлил ход и вот — остановился. В коридоре вдруг послышался голос Фрунзе. Командующий, оказывается, обходил вагоны, заглянул в купе Кулаги:

— Слышу, у вас какой-то очень ожесточенный спор. Тема? Любопытно!

— Да не очень-то спор, товарищ командующий, у меня просто тоска, а Кулага… — начал Кемик, но горло ему сдавило, он не смог договорить.

— Кемика смущает наша поездка. Он совсем не верит кемалистам, — сухо уточнил Кулага.

— Да, не верю Карабекиру, я сказал! — вскинулся Кемик.

— Так ведь мы на месте и проверим. В чем дело? — будто удивился Фрунзе. — Зачем нам тоска! Будем радоваться жизни. Так?

— У этих друзей, Скородумова и Кемика, как говорится, мозги набекрень, — определил Кулага. — Один жениться не может, пока не родится мировая коммуна, А другой всех турок меряет по Карабекиру.

— Да? — засмеялся Фрунзе. — Это определенно недоразумение. Но, надеюсь, разберемся, сориентируемся. На занятия исторического кружка вы ходите? Попросим дипсоветника подробнее рассказать. Хорошо, товарищ начхоз?

— Хо-ро-шо, — протянул Кемик.

— Все наладится. Когда армянский ревком взял власть, Владимир Ильич направил ему знаете какую телеграмму? А вот какую: «Не сомневаюсь, что вы приложите все усилия для установления братской солидарности между трудящимися Армении, Турции и Азербайджана…» Для того и работаем.

В вагонах утром слышался голос Вани Скородумова, по-ярославски напиравшего на «о»: «Робята, все — в солон!»

В салон-вагоне Дежнов занимался с участниками миссии. Он вел кружок французского языка и кружок по истории. Французский язык изучали секретари и переводчики. Необходимо знать — на этом настаивал Фрунзе. Вся турецкая интеллигенция, многие депутаты Национального собрания — меджлиса, офицеры и чиновники говорят на французском и немецком языках. Мустафа Кемаль тоже. Его письма к Ленину и Чичерину составлены были на французском.

Фрунзе просил Дежнова заняться историей и с красноармейцами охраны. Сама дорога пусть станет путем познания. Ничто так не обогащает, как путешествие. Фрунзе рассказывал, что, будучи еще гимназистом, совершил с товарищами, верхом, в седлах, поездку вокруг горного озера Иссык-Куль и вернулся из нее новым человеком. Фрунзе сказал Дежнову:

— О Кемале, об обстановке узнаем уже в Баку, в Тифлисе, Батуме. И больше, чем где бы то ни было, — в самой Анатолии, в дороге. Как раз в дороге возможно учуять намерения Ангоры. Но только при условии постоянного общения с турками. А для этого необходимо многое знать, и прежде всего — историю. Прошу вас, учите нас всех.

Дежнов видел, что Кемик спешит занять место за столиком с картой в салон-вагоне, для него эти занятия имеют особое значение.

Дежнов отмечал, что и сам, когда садится за свой столик и раскрывает папку, несколько волнуется, его лицо становится, наверно, строгим, даже суровым. Он в душе всегда любил людей, но стеснялся показывать это, часто не верил в свои силы, был угрюм и не пользовался расположением сверстников-студентов в юности, был одинок. Почувствовал же себя крепким, свободным, когда, выполняя поручения партии — он был пропагандистом, — сблизился с солдатской массой и со студенчеством. Сейчас Дежнова трогал интерес бойцов к его рассказам. Нечаянно подслушал однажды, как между собой они называли его «Алеша».

Пока тащился поезд и уходили за сутками сутки, Дежнов и сам, и с Фрунзе день-деньской рылся в захваченных с собой материалах. (В Харькове вместе с одеждой и продовольствием погрузили в вагон тяжеленные ящики — руки оторвешь! — с библиотекой и бумагами. Тут были копии писем, телеграмм, договоров, записи бесед Фрунзе и Дежнова в Москве.)

Дежнов тщательно готовился к занятиям с красноармейцами, на остановках, когда вагон не трясло, составлял то ли конспекты, то ли методички:

«Добиться плакатной ясности изложения материала, четко, просто… Мир труда против мира капитала. Кредо последнего — ты умри, чтобы я мог жить. А мира труда — дружба, взаимопомощь…

Раскрыть историю как драму. Владычица морей, Великобритания стремится покорить не только нас, но и завидную своим географическим положением Турцию. Турция, конечно, не желает отдавать свои теплые моря, проливы, гавани — сама движет свои армии для приобретений…

Великобритания много лет изготавливалась, чтобы нанести решающий удар… Государственные деятели, епископы, даже иные ученые твердили: турки — дикари, гнать их из Европы, гнать! Пусть уйдут за проливы!.. Ллойд Джордж театрально негодовал: «Турок — это чума и проклятье тех мест, где он раскинул свою палатку. В отличие от хищного зверя из легенды, турок не знает даже чувства благодарности к человеку, вылечившему его раненую лапу…» Грубая ложь…

Запад обрубал Турцию, как поваленное дерево. Турция была обречена. Географы Антанты закрасили на карте Турции, какие области — кому: синие — Франции, нежно-зеленые — Италии, желтые — Греции. А розовые — дашнакской Армении…»