Яков Ильичёв - Сиваш

За Юшунью в полдень встали на короткий отдых в каком-то селе. В лазоревом небе стояло даже сейчас, в ноябре, яркое крымское солнце. Одолевала жажда, а воды не было, колодцы были сухие.

Потом опять всё шли и шли. Ночь застигла в каком-то другом степном селе. Повалились по хатам, но спали только три часа. Командир поднял: вперед, вперед! Дальше двинулись, половина ехала, другая шла, потом менялись. Теперь двигались вперед без привалов, чтобы прибыть в Севастополь в срок.

До Севастополя осталось сто верст, а времени — считанные часы. Ноги подгибались, ртом ловили воздух, но старались подбодриться шуткой, посмеивались. Белые уже не сопротивлялись, все убежали…

Навстречу попадались вялые люди в военном, но без оружия — врангелевцы. Эти не успели добежать до моря, а может быть, не захотели уплывать. Одеты добротно, все в английском, и мешки пузатые — на складах набрали одежи впрок и на продажу, идут будто с ярмарки.

Показалось большое село с белыми хатами и тополями. Перед селом будто гулянье. В степь вышли мужики, бабы и детишки: встретили полк с хлебом-солью. Местные показывали на край неба: вон, далеко, будто в тумане, длинная скирда соломы — это гора Чатырдаг. За нею-то и море.

Степь кончилась, начались голые холмы и взгорья. Дорога закрутилась — все вверх и вверх. Вошли в лесистые горы. Закружили по-над обрывами; макушки растущих внизу деревьев доставали до колес. Повозки, тачанки с людьми позатерялись за поворотами.

Взобрались куда-то на самый верх, под холодный ветер. Потом начали спускаться по вертлявой каменистой дороге.

И вдруг повеяло теплом, стало душно. Поснимали шинели, полушубки, бросили в повозки.

Солнце светило то с одной, то с другой стороны, то спереди, то сзади. Откуда взялось столько острых камешков? Впивались в худую подошву, рвали живое тело. Кони стирали подковы и копыта. Слышался ужасный хруст и треск под железными шинами, повозки прыгали с камня на камень. На кручах шли пешком за повозками. Под гору хотя и легко, вспотевшие на теплом солнце кони сходили осторожно, задом упирались в брички.

На короткой стоянке в горах покормили лошадей, напоили их из студеных, бивших из горы, весело журчавших ключей. Кони пили понемногу — глотнет и помотает головой. Напившись, лизали серый брезент. Три дня назад брезент намок в сивашской воде — бричка перевернулась, — теперь выступила соль.

— Вон как, до чего охотники, — сказал дядечка. — Ишь вкусно как! Третьего дня вылизали мои сапоги, выгладили, как тот чистильщик в Одессе!

— А мой в той самой Одессе матросом был… — Феся сняла с себя платок, легла в повозке под солнцем.

— О нем все думаешь? — дядечка спросил с усмешкой.

— Да, дядечку, о нем… Жила-поживала, соль сгребала и не знала ничего больше. Будто стою одна на белой земле, кругом соль. Иду, а все только соль… До конца дней так бы и шла, но является человек, совсем такой простой, взял за руку и повел…

…И вдруг на повороте с высоты бойцы увидели: что-то блеснуло, как синий огонь. Впервые в жизни увидели море. Зачарованные, смотрели на синеву. Высоко зашли в горы, но и море словно поднялось в небо. Вот оно, перед глазами, не внизу. Смотрели не отрываясь. Это тоже было как награда, как счастье.

Корни свисали с обрыва, болтались над головой; верхушки деревьев, растущих в ущелье, покачивались возле сапога. За поворотом близ дороги на пологом склоне показался грузовой автомобиль — полон кузов людей, над головами реет красный флаг, люди что-то кричат, машут шапками, платками. Будто зачарованный, полк остановился. Феся стояла в повозке, видела, как баба в платке целовала командира и комиссара — плачет и смеется. Говорили речь с автомобиля, слов было не разобрать. Только видно, что говорят приветы.

То ли в сказке, то ли во сне Феся увидела в глубокой низине село, вокруг него на страже рыжие горы. На улице под белыми скатертями столы и народ, как на свадьбе. В больших котлах на огне — пахучий мясной обед, пар валит в небо. Вместе с бойцами Феся села за стол, обедала вкусно, с белым хлебом.

За последней горой показался большой город. Впервые в жизни Феся видела высокие, большие дома без числа — густо стояли на склонах. То тут, то там белые с зелеными куполами церкви.

В полуверсте от Севастополя полк остановился на голом холме. Почистились, построились в ряды, развернули знамя. Вот уже окраинные дома. Вдруг накатилась толпа, поплыли красные флаги. Феся и дядечка ехали в повозке позади строя. Сошлись полк и толпа, перепутались. Там кидали в воздух шапки, тут поломался строй, и тоже — шапки вверх. Музыка заиграла «Интернационал», все затихли, встали, вытянулись, кто шапку долой, кто под козырек.

Из-за людей не видно каменных стен — люди высунулись из окон на всех этажах, иные стояли на балконах, махали платками. Сыпались сверху цветы. В людской гуще полку не пробиться. Бойцам совали в руки папиросы, американский шоколад. Какая-то женщина подбежала, положила Фесе на колени свой красный платочек, другая бросила на платок две конфеты.

— Не надо, не надо, — говорила Феся. — Зачем это вы!

В гривы лошадей и за уздечки просовывали по цветку, на шеи коням накидывали венки.

Со всех сторон к бойцам тянулись руки.

— Просим к нам, приготовлен ужин, помоетесь, смените белье, отдохнете на мягкой постели… Запомните улицу, двоих зову. А ты — ко мне, — говорила Фесе пожилая женщина.

Многие совали в карманы бойцам записки с адресами, куда приходить ночевать. Жители спрашивали про Москву, про Советскую власть, про новые порядки. Красноармейцы все вдруг стали политруками, отвечали толково. Даже молчуны загорелись. Дядечка говорил: вкратце, дорогие товарищи, на севере жизнь такая-то и теперь, с победой, возможна лучшая…

На приглашения ночевать дядечка отвечал:

— Благодарим вас признательно. Нам назначено размещаться в Северной гостинице.

Потом во дворе гостиницы дядечка и Феся сидели на лавке. Умытый, чистый дядечка уже полежал в комнате на кровати.

— Как-то не верится, — говорил он. — Лежишь на мягком, хоть всю ночь можно спать… Хе! А только закрыл глаза, и сразу передо мной плывет Сиваш, в ушах грохочет…

Феся ночевала у пожилой женщины, работницы с консервной фабрики. Спали вполглаза: ночью в город вошли махновцы, налетели на северную окраину — грабить население.

Утром Феся узнала, что полк прогнал махновцев. Махновцам приказ: оставить Севастополь и отойти от него не менее чем на двадцать верст…

Днем Феся ходила по частям, лазаретам. Сбилась с ног, но об Антоне ничего не узнала. Потом ждала комиссара — обещал разузнать о Горине в штабе. Наконец во дворе гостиницы появился комиссар, невеселый, даже сердитый.

— Нету политрука! — объявил он. — Как в воду канул. Знают про него, слышали про такого, а где он, жив ли — неизвестно. Вот как, сестричка, терпи! — Поглядел долго и заговорил с командиром о другом: — Нынче утром открыл две читальни. Народ — валом! Вопросов — миллион… Решено переселить бедняков из подвалов и собачьих будок в квартиры буржуев и ввести трудовую повинность для пузатиков. Охрана садов, редких животных в заповеднике, ремонт мостов, порта — работы выше головы!..