Яков Ильичёв - Сиваш

Феся не слышала, что говорил комиссар.

Из Северного Крыма Фрунзе послал Ильичу в Москву последнюю, самую короткую телеграмму: «Сегодня нашей конницей занята Керчь. Южный фронт ликвидирован». Было и радио: красные армии шлют привет — поздравляют с победой рабочих, крестьян России и всего мира.

Спустя сутки Фрунзе и его адъютант стояли на морском берегу в теплой и после бегства белых тихой Ялте, не отрывали глаз от простора. Было пасмурно, дул ветер, сплошняком бежали серые облака. За ними пряталось солнце. Горы налезали человеку на плечи, зубчатые вершины поднимались высоко, закрывали чуть ли не половину неба. Далеко в море выдавался длинный ялтинский мыс, ограждающий бухту. Белесое облако лежало на вершине Медведь-горы. А за спиной туман переползал через хребет, заваливался в междугорья. Гряда поднималась за грядой, одна другой выше, между ними, скатываясь по склонам, кипели облака, — казалось, достанешь рукой.

Жители, красноармейцы — все люди вдруг увидели, что небо — необыкновенно высокое, горы величественны. Все было какое-то необыкновенное, новое. В воде у самого берега высились черные отчетливые огромные камни и скалы. Впереди — море, огромное, как мир. Горизонт, куда убежали корабли, далек, словно в ином краю. Чуть прищурившись, смотрели вдаль. Море вздулось… К берегу медленно катились толстые, с белыми пенистыми гребнями, шумные валы. Передние обвалились не докатившись, следующие, покрупнее, ближе подходили к камням. Гребень закипал все белее, но вдруг никнул, падал на ровное блестящее мокрое дно, и весь вал с грохотом рушился. Мгновенно одевшись пеной, зеленая вода уходила назад, в море. Постепенно, но все же отставая от воды, стекала в море и пена, и тут ее накрывал новый подошедший вал. Снова налетал на камни берега, гулко расшибался, словно взрывался. Пена и белые брызги взлетали высоко, выкидывались на набережную, на прохожих.

От моря, от большого неба, от бесконечно глубокого воздуха было очень светло. С каждой минутой все более светлело — вот-вот из-за массы облаков прорвется солнце. Адъютант с удивлением рассматривал круглое, с темным ободком бороды, чистое лицо Фрунзе, видел каждый волос на седеющем виске. Заметил, как смешно скатался в трубку короткий подол его красноармейской гимнастерки. Несколько мгновений Фрунзе и адъютант с интересом смотрели друг на друга, оба вдруг улыбнулись. Позади послышался густой, с насмешкой, прокуренный голос:

— Гай-гай — улетели генералы в теплый край!

У одного из камней старик с белыми бровями в солдатском картузе стоял, опираясь на палку, колени подрагивали, легкие штаны шевелились на ветру. Он тоже смотрел на чистое, пустынное море. За палку держался мальчонка, готовый сорваться и бежать к морю. Он вдруг бросился, влез на камень и крикнул:

— Дед, смотри, какое море мятое.

— Корабли с генералами измяли, — ответил дед.

— Да, измяли, убегая, — словно про себя, сказал Фрунзе. — Кончилась южнорусская контрреволюция.

С набережной спустился сухонький подвижный человек с бледно-коричневым лицом. Это был здешний учитель. Глядя на море, он заговорил с Фрунзе о том, что на земле случилось нечто необыкновенное и суть происшедшего еще не всем людям ясна, поскольку прежняя форма еще объемлет новую суть.

Фрунзе улыбнулся, спросил — знает ли учитель легенду про кузнецов и огнедышащую гору здесь, в Крыму? Когда-то та гора называлась Фунна, Дымящаяся. Из жерла ее день и ночь выбрасывались огонь и дым. Властитель согнал из долин лучших кузнецов. У гигантского горна заставлял их ковать оружие — против самих себя. Потом сжигал кузнецов. Жители долин посылали старейших умилостивить властителя, но он в ответ слал в сосуде пепел сожженных. Отправилась к нему прекрасная девушка, любимица всех, и ее сжег. Сама гора не выдержала такого злодейства. Ударило пламя, камни задавили властителя. К гигантскому горну хозяевами встали сами кузнецы. И гору стали называть не Фунна, а Демерджи, что значит Кузнец. Словом, вошли кузнецы в свою кузницу — в этом суть.

Фрунзе спросил затем, не знает ли учитель, в каком именно месте несколько сот лет назад пристал корабль Афанасия Никитина, вернувшись из Индии. Фрунзе протянул руку в сторону спускавшейся в море Медведь-горы:

— По данным Элизе́ Реклю, где-то там.

Порозовев, учитель ответил, что, верно, в круглой Гурзуфской бухте приставал Никитин. С удовольствием торопливо принялся рассказывать о Крыме.

Фрунзе слушал сбивчивую речь о чудесных мраморах Ливадии; о за́мке в небе на самом краю высочайшей скалы; о зеленом Мисхоре; о доме, в котором жил Чехов; об алупкинском хаосе — нагромождении обломков землетрясением разрушенных гор; о прекрасных парках; о соснах с длинными, как спицы, иглами; о воздухе и солнце, которые излечивают смертельно больных; о виноградниках и садах.

— Этому богатству нет края! — Учитель замолчал, а потом вдруг добавил: — Но вот что беспокоит меня. Без хозяина это богатство — дым и пепел. Кто, скажите, поднимет с полу брошенный хозяйский ключ? Ведь если везде разруха, то и крестьянин, хоть и с землей, сытым не будет…

Фрунзе весело засмеялся. Ключ не брошен прежним хозяином, а отнят у него. Фрунзе показал вдаль на Медведь-гору.

— Что это торчит там — вроде медвежьи ушки? Представьте себе, как тысячи лет смотрели на эти каменные ушки невольники, рабы в цепях. Смотрели, как на чужое. И вот — слышите? Затих тысячелетний звон цепей. Ныне любуется своей Медведь-горой свободный человек — хозяин вод, земли, лесов! — Фрунзе погладил по голове близко подошедшего мальчонку. — Вот растет хозяин. Правда?

Фрунзе вспомнил строгановского крестьянина Матвея Обидного, его заросшее, избитое ветром лицо, белые морщинки у глаз, иссеченную бурую шею, негнущиеся грубые пальцы, — какую гору снес на плечах человек! Наконец-то он и миллионы других увидели землю и небо. Отдать им земной шар — хорошо распорядятся, всем дело найдут и сами от дела не отстанут.

— Скоро придут эти новые хозяева, — сказал Фрунзе. — В Иванове, например, среди ткачей много больных. И раненых в госпиталях немало с бывшего фронта.

«Увижу Ильича — уговорю поехать сюда отдохнуть. Ильич никогда не бывал в Крыму», — подумал Фрунзе.

Старик с внучонком пошли вдоль берега, собирая в ведро выброшенную волной хамсу. Почтительно, взволнованный, попрощался учитель. Оставшись вдвоем с адъютантом, вновь и вновь оглядывая море и горы, Фрунзе в который уже раз подумал: «Вот и решилась участь Крыма». Революционный порыв армии оказался сильнее природы, техники и смертоносного огня. Нечеловеческими усилиями, кровью десяти тысяч взята победа. Благодаря им вот уже веселее пошел дым из фабричных труб, а скоро вспыхнут огни электростанций, первые кирпичи лягут в фундамент коммунистического дома. Пусть никогда не померкнет светлая память о павших у входа в Крым… Народ никогда не забудет героев Перекопа и Сиваша.