Яков Ильичёв - Сиваш

«Горы падают, долы встают», — подумал Матвей.

— Всё, Никифор! Прыгай не прыгай — подкатила середа под четверг. Если земля завертелась в другую сторону, то и солнце теперь светит с другой стороны! Барин-то ты барин, только я тебе не слуга. Но воевать с вами не хочу, силой забирать у вас не буду. С немцами в окопах братались, надо и дома без войны. А наладить можно только так: пускай мой сосед, Соловей Гринчар, поймет, что земля завертелась в справедливую сторону… Скорее погоняй, Никифор, не терпится мне увидеть свою хату.

В стороне Перекопа за черный край степи садилось солнце, на горизонте зажглась сизо-красная полоса, окна в хате побагровели… Намаявшись за день — опять ездили на соль, — Феся сердито, рывками убиралась в хате. Лиза переоделась, побежала узнавать, будет ли вечером гармонь, — гуляньем полна голова! Горка где-то с соседскими ребятами. Феся выкинула половики за дверь, схватила кустик полыни — подмести холодный земляной пол. Улыбнулась вдруг: вечером опять будут гости.

За окном во дворе забрехала собака. «На кого? В такую рань Антон не придет, да и пес уже привык к нему, неделю не брешет».

Распахнула дверь. В красном закатном свете возле ограды стоял, отмахиваясь от лающего пса, рослый бородатый человек. Феся узнала, не своим голосом крикнула:

— Таточку!

Кинулась к нему.

Возле двери отец сложил сумку, шинель, обнял Фесю, сам слова не выговорит, только в горле клокочет. Прохрипел:

— Где Лиза, Горка… Егор?

Горка — вот он, услышал крик, прибежал от соседей, издали смотрит, как чужой. Феся подтолкнула:

— Подойди, дурной! Это же наш таточко. Забыл? — Закричала: — Лиза!.. Беги, зови Лизу.

Лиза вошла в хату, остановилась возле дверей. Таточко взмахнул руками:

— Ой, не узнать дочку! Ой, большая!

Подбежала, целует ему руку.

— Таточку, миленький! Где же вы так долго были?..

Феся стояла зачарованная, смотрела, как таточко черной рукой гладил Лизу по голове… Спохватилась, велела греть воду, доставать чистую одежду, Горке — у соседей попросить мыла. Забегали, захлопотали. Таточко сидел на табурете. Феся видела, как слеза скатилась в бороду: добрался-таки до дому. Ей вдруг стало легко. Живой! Вот он, сильный, в своей хате. Какое есть хозяйство — все будет в крепких руках. Ей теперь никаких забот, только работать. Таточко от беды оборонит, научит, что делать… Собрала полдюжины яичек, велела Горке отнести стригалю, пусть идет сюда с ножницами и бритвой.

Заходили соседи, трясли таточку руку — и прочь: время встречать скотину из степи…

Умытый, остриженный, расчесанный, во всем чистом, Матвей сидел за столом.

— Старый кобель сдох, что ли?

— Сдох, таточко, только не от голода, я кормил хорошо, — поспешно ответил Горка. — А шли белые, как раз мимо, офицер плеткой помахивал. Пес как кинется! Вдруг — бах! И горелым запахло…

— Проклятые! — только и сказал Матвей. — В хату входил, что-то мне пахну́ло махоркой… Куришь, сынок?

— И не думаю, таточко, — вскричал Горка. — И не буду, хоть озолотите. Раз попробовал — голова набок, ноги разъезжаются, сам качаюсь, как камыш…

Матвей повернулся к Фесе.

— Кто ж это у вас курит? Может быть, замуж вышла без меня, дочка?

— Нет, не домашние тут курцы, — ответила. — Красноармейцы у нас бывают…

Спрашивал, как делили землю: от каких хозяев для кого отрезали. Соловей Гринчар не злобится?

— Нет, таточку, ласковый, будто рад, что к нам от него три десятины перешли…

Стемнело. Лиза метнулась, зажгла лампу, затрещала:

— У нас не переводится керосин, красноармейцы приносят. Выгорит — опять нальют. А мы чиним обмундирование… Политрук приходит очень миленький, интересный. Говорит, когда-нибудь будет не керосин для освещения, а такое светлое-светлое, вроде бутылочки, сама загорится… Сейчас увидите его, вечером он бывает. Даже не пойму, что ему у нас так сладко…

Фесю кольнула досада — зачем болтать невесть что.

За окном застучали спокойные шаги, скрипнула и широко открылась створка легкой двери, вошел Антон, такой же, как вчера, — в тяжелых сапогах, в коротенькой гимнастерке, с ремешком через плечо. Вошел, прищурился на лампу.

— Добрый вечер всем!

Горка первый поспел, подлетел, ответил звонко и весело:

— Дядя Антон, требуется еще одна пуля… Для пары!

Прижав к себе Горку, Антон подошел к Фесе.

— Здравствуйте, Феся.

Опустила голову, как виноватая, чувствовала: лицо по-глупому горит. Антон возле нее замешкался, ни с места, как прикованный. Давно бы пора отпустить ее руку… Наваждение! Оглянулась на отца. Что ж это такое? Он смотрит и смотрит на Антона, поводит плечами, будто узнает его.

— Товарищ политрук, напра-во! — скомандовала Лиза. — Посмотрите, пожалуйста, это наш таточко приехал.

Антон подошел.

— Здравствуйте, познакомимся. Знаю, вас звать Матвей Иванович. Моя фамилия Горин, а звать, как генерала Деникина, Антон.

— Верно, Горин… — как-то непонятно ответил таточко. — Сейчас в дороге вспоминал тебя… Однако ловкий же ты — раньше меня ко мне домой поспел! Не узнаёшь?

— Будто что-то знакомое мелькает, — с удивлением ответил Антон, вгляделся. — Нет, узнать не могу.

— Ротному нос показывал? На скале стоял? Арестованный в штабе сидел?

— На горах, значит, на Карпатских вместе были? Но кто же там у нас был с бородой? Вроде и не было бородатых…

— Правильно! И я тогда бороды не носил…

— Словом, не узна́ю вас, пока не сбреете.

— А я, видишь ли, тебя запомнил. Про политику и где счастье найти говорили… Дочки, чай пить, если он есть! Когда бела рубаха, тогда и праздник…

Феся выбежала на прохладный двор, опустилась на скамейку, сердце радостно стучало. Таточко давно знает Антона — это судьба!

Когда вернулась, все чинно сидели за столом. Присела с краешка. Лиза кокетливо смеялась.

— Товарищ политрук, разрешите вас спросить: гадать на картах умеете?

— Лиса, лиса! Погоди с картами, дай о деле, — строго, как в прежние годы, сказал Матвей. Повернулся к Антону: — Везде слышу разговоры: Антанта, заграница… Как, по-твоему, заграница не задавит нас?

— Никогда не задавит! Во-первых, не дадимся, а во-вторых, и там свой брат пролетарий, — не замедлил с ответом Антон. — Может, слышали, что было в Севастополе в первый день пасхи? На французских кораблях поднялись красные флаги. Матросы подняли. В полдень подошли в шлюпках к Графской пристани, собрались на площади и стали обниматься с нашими рабочими. Двинулись по улицам. Впереди шли французы с красным знаменем. Кричали по-своему: «Да здравствуют большевики!» На Хрулевском спуске возле аптеки греческие солдаты с колена ударили из винтовок. Пролилась кровь и русская, и французская за одно дело. Нет, Матвей Иванович, не задавят нас капиталисты, не задавит никто! Мы — за святое дело. Мы против тех, для кого человек в сорок раз дешевле коня: из расчета, что человеку на овсяную кашу достаточно фунта овса, а коню на день надо в сорок раз больше, — может, пуд…