Яков Ильичёв - Сиваш

— Это штабеля ракушечника. Вот мы почти что и дома.

Прислушались. Далеко справа протатакал пулемет.

— Видишь кустик? От него в трех шагах будет щель. Спускайся первым, я посторожу. Там ступеньки, аккуратно, — предупредил провожатый.

И в этот момент земля под Антоном провалилась, он ухнул в какую-то узкую пропасть. Черное небо скользнуло вверх, левую руку рвануло, Антон грохнулся на что-то твердое, — наверно, на камни. Кругом чернота, — значит, он уже в подземелье. Ступил — и снова куда-то грохнулся. Вскочил, что-то мешало разогнуться. Показалось, что левая рука исчезла, Антон не чувствовал ее, взял ее правой рукой, подвигал, словно у куклы.

— Что случилось? — послышался голос провожатого.

Антон привалился к каменной стене. Страшная боль перехватывала дыхание. Словно кто клещами рвал плечо. Мелькнул крохотный огонек, потом появились еще огни, силуэты, тени. Кто-то осветил Антона фонарем. Послышались голоса. Скоро кто-то приволок носилки. Антона понесли. Потом дали спирта, положили на камни, и кто-то, верно врач, потянул и приподнял вывихнутую руку. В глазах заискрилось…

Очнулся — перед глазами фонарь и закопченное девичье лицо. Девушка подала на донышке в кружке воды и хлебную лепешку. День или ночь? Узнал, что день и что представитель подпольного штаба придет из Керчи только ночью. Прибинтованная к телу рука уже не болела. Антон разговорился с девушкой. В подземелье мерцали коптилки, под низким потолком наплывали густые облака едкого дыма. Лица партизан чернели от жирной копоти. Умыться было нечем.

— Больным — и то по ложке, — говорила девушка. — В родничках под землей набежит за час кружка, и то спасибо. А колодцы в балках. За водой ходить туда надо с пулеметами, сперва белых отгонять…

— И много здесь, внизу, народу? — спросил Антон.

— Если с детьми — наверно, тысяча, а может, и две, — отвечала девушка. — И керченские, и крестьяне из окрестных сел, почти все здесь, многие с коровами даже. Но коров кормить нечем, да и есть в темноте они не привыкли…

Из глубины земли донесся глухой стук, будто палкой били по песку.

— В оружейной стучат… Мастерская, — сказала девушка. — Оружие собирали у жителей, отнимали у белых во время вылазок. В Багерове много взяли. А бинты, йод, лекарства — все из Керчи.

Узнал Антон, что под землей есть штаб и что специальный отдел ведает техникой обороны, устройством огневых гнезд и секретных выходов.

Ночью появился лысый человек в очках в железной оправе, с пышными усами, похожий на заводского мастера. Поднял к своему лицу фонарь, представился:

— От партизанского штаба, Горбульский. Рады приветствовать посланца Красной Армии. — Кивнул на подвязанную руку: — Жаль только, неудачно вошли в наш дом.

— Ничего! — бодро ответил Антон. — Через три дня пойду обратно. Вот письмо. Приказано узнать все подробно о ваших делах.

Горбульский сел на камень к фонарю, прочитал письмо.

— Мы оттянули на себя конный полк белых, четыре эскадрона Кавказской дивизии, три роты гвардейского батальона, казачий дивизион, горные орудия, даже легкий бронепоезд, — начал Горбульский. Замолчал, закрыл глаза, и вдруг его губы дрогнули: — А теперь о плохом. Передайте правду о трагической судьбе наших товарищей в Петровских каменоломнях. Все погибли. Белым удалось завалить выходы до одного. Люди стойко держались без пищи и воды. Тогда палачи пошли на провокацию: в рупоры пообещали жизнь тем, кто добровольно выйдет. Человек пятьдесят поверили — и все легли под пулеметами. Остальные задохнулись под землей, немногие прорвались к нам… В последнее время у нас ежедневно взрывы. Белые стараются обвалить штольни, где мы ютимся, пустили в ход насосы, чтобы затопить нас морской водой. У некоторых выходов поставили пропеллерные компрессоры, удушливыми газами хотели задушить… Несколько человек погибло… Мы вывели к секретной вентиляции детей и женщин… Страшно, однако, что нет воды. Пить, пить… Дети лижут влажные стены… Колодцы под обстрелом, за ведро воды платим кровью двух-трех человек…

Антон чаще задышал.

— Все передам!

Потирая лысину, Горбульский продолжал:

— Теперь о вылазках наших групп. Перечислю, что сделано. Ослепили четыре маяка на побережье. Взорвали железную дорогу. Несколько раз врывались в Керчь, разрушили телеграф и сыскное отделение… Вылазки совершаем и днем и ночью, уничтожаем небольшие части и караулы белых. Удачными были нападения на Босфорские казармы и на станцию Багерово — богатые трофеи. А позавчера захватили автомобиль с полковником генерального штаба Коняевым и его адъютантом — очень ценные документы. Вы получите их и передадите в штаб фронта.

— Передам, — как эхо отозвался Антон.

— И последнее, — Горбульский заговорил громко, высоким голосом. — Передайте о фактах вопиющих убийств мирного населения и неслыханных зверств англо-французского флота. Английские и французские корабли смели огнем одно за другим села: Владиславовку, Ак-Монай, Булганак, Аджимушкай, Катерлез… Это сделали крейсер «Калипсо», миноносцы «Тобано», «Томагаук» и номерные мониторы. Пусть это станет известным товарищу Ленину.

Через несколько дней Антон с тем же провожатым вышел из скал. Было утро, солнце только поднималось, но после темных штолен кололо глаза. К вечеру Антон и его спутник на знакомой лодке знакомым путем добрались до своего берега.

Рука Антона плохо двигалась в плече, не поднять ее. В штабе сказали:

— Придется тебе, товарищ политрук, ехать в тыл на поправку. А чтобы не скучать, зайди к губернскому военкому, пусть пошлет в какой-нибудь отряд ЧОНа. Будешь учить хлопцев военному делу и руку свою размахаешь.

И послали его в Строгановку… Как-то спускался с хлопцами под крутой берег — учиться стрелять. Вдруг навстречу пароконная бричка. Погоняла рослая, сильная дивчина с пушистыми бровями. Глянула большими глазами — Антон чуть ли не присел, забыл дышать… Потом спросил у ребят: кто такая? Отвечали: Федосья Обидная.

Антон остановился возле темного садочка и оглянулся на хату Матвея. Огня в окошке не было, — верно, легли спать.

Странное дело: о чем бы ни думал, Феся не выходит из головы. Чудеса какие-то. Это первый раз такое… Встречался со многими, но все куда-то уходили или он уходил от них. Мелькали села, города, полки, батальоны; еще не познакомившись как следует, он прощался с человеком навсегда… Но вот увидел рослую степнячку, большие, черные, блестящие глаза, — и теплая ласковая волна обдала, даже закружилась голова, понял, что не забудет никогда. Каждый вечер ноги сами несут к ее хате, словно в родной дом. Такая милая хатка и крохотная, кажется, на руки взял бы ее.

В душной «казарме» дневальный дремал у моргалки. Тихо, чтобы не разбудить бойцов, Антон велел дневальному идти спать и сел дежурить сам. Раскрыл книгу у коптилки. Но не читалось. Думал о тех днях, когда не станет белых и разгорится новая жизнь… Достал измятую тетрадь. С жаром, ломая карандаш, стал писать… Искал слова, но слова подкатывались какие-то обыкновенные, неполно передающие его волнение и мысль: