Яков Ильичёв - Сиваш

Матвей уже слышал Соловеевы присказки. В селе говорили, что он у каждого животного ищет способность хватать и захватывать; смеялись, будто Соловей даже поросенка сажал на насест, приговаривая: «Хватайся, у курочки только две лапки, а хватается».

— Ну, понимаю, помещика долой. Это правильно, — продолжал Соловей. — А хозяина за что? Без помещика и без царя можно. И без бога, Матвей Иванович, — тоже — на крайний случай, как-нибудь. А без богатого крестьянина, без хорошего хозяина Россия не может жить, никогда не жила. Богат Иван — богат и пан. — Поднял голос, нахмурился, — Оттого и голод, что хозяина разоряют. — Пророчески раскрыл глаза, уставился в одну точку. — Но думаю, Матвей Иванович, люди скоро опомнятся, голод научит. А богатый хозяин — что ванька-встанька: как его ни валяй, как ни укладывай, хоть вниз головой кидай, он все равно вскочит на ноги. Без него не было, нет и не будет государства и жизни для людей никакой не будет, все околеют, как мухи к зиме!

Матвей опять усмехнулся:

— Зря хлопочешь за государство, смотри, весь упарился. Небось и в моих руках земля не пропадет.

Соловей Гринчар поспешно стал усаживаться в бедарку, но все же не сел.

— Знаю, не пропадет. Береги, Матвей Иванович, убери урожай до зернышка, чтобы хлеб насущный не пропал. Душой клянусь, нету зла к тебе. Кто бы ни работал на земле — все равно земля. Ну хоть бы и моя, мои деньги за нее плачены, бумаги на нее имею, расписки, арендные договоры. Но я вполне подчиняюсь Советской власти.

Соловей Гринчар тронул лошадку, он и Матвей пошли с двух сторон бедарки. Матвей сказал:

— Не худая власть, если сбила с тебя спесь, Соловей Григорьевич. Помнишь, какой ты был — не подступись. А сейчас вот разговариваешь.

— Да, постарел, — невпопад ответил Соловей. — Был простой крестьянин — и теперь я такой. Конечно, стараюсь для себя, — и попова корова смотрит быков. А драться с миром — это невозможно, это я понимаю. У меня взяли землю, с жилами вырвали, ну, значит, так… Может быть, потом и отдадут.

«Умный старик, — подумал Матвей. — Этот скоро поймет, как повернулся мир, все они поймут, хотя сейчас и злобятся. Вот и доказывать Соловею ничего не надо. Этот и не думает стрелять, поджигать».

А Соловей продолжал:

— Теперь у меня другая забота, Матвей Иванович. Давай-ка, чем ноги ломать, сядем с тобой в бедарочку, сейчас и скажу.

Матвей подождал, пока Соловей Гринчар усядется, и сам присел с бочка.

Не поворачивая головы, Соловей торжественно проговорил:

— Нынче первая моя забота — сына Никифора оженить…

— Хлопец деловой, — осторожно заметил Матвей. — И девок на каждой улице дюжина.

— А требуется, Матвей Иванович, одна… Никифор у меня единственный. Помру — будет хозяин. Слава богу, хозяйство уменьшилось, управится. А девка эта, Матвей Иванович, день и ночь мерещится моему Никифору. И мне она нравится, работящая, сметливая… Откровенно говорю. Что будет за ней, то и ладно! Главнейшее — человек! И телом видна, и на деле могуча. Конечно, Фесю твою зову к себе в дом на хорошее житье!

Матвей опешил, соскочил с бедарки на пыльную дорогу, пошел рядом, держась за крыло, весело ответил:

— Не ждал породниться с тобой, Соловей Григорьевич, вот уж не ждал. Не знаю, что и сказать…

— Подумай, подумай, Матвей Иванович, — значительно продолжал Соловей Гринчар. — Нам жить недолго осталось, а дети пускай живут.

Матвей взмахнул руками, хлопнул себя по бедрам: «Вон как! Шел смотреть урожай, а нашел для дочки жениха!»

Посмотрев вслед Соловею, укатившему на своей бедарке, Матвей повернул домой. Ухмылялся. Впрочем, во двор вошел задумчивый.

Лиза выносила из сарая старые ведра, поломанные корзины — еще вчера велел… В хате было пусто. Феся с Горкой поехали в степь за последней травой.

В дверях Матвей обернулся, крикнул Лизу. Сам в хате сел на лавку, положил на колени свои тяжелые руки.

Была б жива жена — посоветоваться бы с ней: что лучше для Феси, родной дочери? С кем же подумать, поговорить? Сестра живет далеко, за Чаплинкой, да и что она знает про Никифора?

Вошла Лиза — в переднике, с черными руками, открыла большие глаза.

— Что вам, таточку?

— Садись посоветуй, дочка. Соловей Гринчар нашу Фесю просит за Никифора…

Думал, Лиза удивится. Нет, весело стрельнула глазами, блеснули белые зубы, потом села, как и он, Матвей, положила руки на передник, рассудительно сказала:

— Это, таточку, я так думаю, давно пора. Без вас не можно было. А теперь вы приехали, как раз и надо… Никифор Фесю ужасно любит, в точности могу сказать, подмечала. Из-за нее хочет удавиться, так страдает. Уже и смеялись над ним. Думает, что хром, так из-за этого не видать ему счастья. И такое у него отчаяние, без Феси ему не жить, любит невозможно, ходит за ней, как дурной… Теперь я в точности за дядько Соловея скажу. Ужасно хитрющий, но Никифора, своего последнего сына, очень жалеет, прямо ублажает. Ему не печаль, что за Фесей ничего не будет. Сама наша Феся клад, такая умница, такая работница! И еще у дядька Соловея, таточку, расчет: придет Феся в хату — ему останутся добавочные десятины. Это я вам точно скажу. Было б можно по закону, взял бы Никифору десять жен и себе тридцать. Все больше бы осталось у него десятин, и работницы готовы…

— Это я понимаю, — раздумчиво сказал Матвей. — А Никифор, гадаешь, хороший человек? Он не в отца своего.

— Никифор, таточку, я вам точно скажу… К чарке не прикладывается. Ученый, пишет — не уследишь — скоро-скоро, так и летит у него перо! И что хорошо, я считаю, — в солдаты не возьмут по причине хромости… А что хромый — ничего. Все умеет: и пишет, и пашет… Любит Фесю. Кто бы меня так полюбил, откровенно скажу вам, таточку.

— И наследник он есть, а хозяйство большое, богатое. В сундуках немало и в погребе полно, — заметил Матвей.

— Да, таточку, это все есть…

— Стало быть, Феся будет жить богато?

— Да, таточку, — строго и рассудительно ответила Лиза. — Я так соображаю: когда дядько Соловей отделит Никифора, будут жить очень хорошо. Полна хата добра. Если какой вред, то только от дядька Соловея.

— Умница, — Матвей погладил Лизину руку. — Я согласный с тобой, дочка. Бог с ним, с Соловеем, его власть кончилась, понижел человек, съехал со своего высока, изъявляет согласие… А Никифор, я видел, приветлив, людей не сторонится, умеет поговорить, порассказать, хозяйство понимает. Видно, что без ухарства человек, но с прицелом… Пока что, дочка, ничего не говори Фесе, я сам скажу. Пусть наша Феся заживет хорошо, и одежду купит себе, и сыта будет…

Лиза вдруг нахмурилась.

— Феся твердит: не люблю Никифора. Вроде как политрук Антон ей нравится.

Матвей махнул рукой:

— Откуда ей любить-то? Ведь еще и не жили вместе. А политруку не до свадеб. Мерещится тебе. Сейчас он здесь, а завтра ищи с ветром. И ни хаты, и ничего у человека нет…