Яков Ильичёв - Сиваш

Антон и его помощник поскакали обратно в Строгановку. Уже была глубокая, черная ночь. На склонах строгановской балки ни одного огонька… По глухой пыльной улице прошли рысью. Отряд собрался в поход еще с вечера, повозки загружены, лошади в хомутах, во дворе в темноте плавали красные точки цигарок. В хате слышались тихие голоса. Антон вошел, чиркнул зажигалку. На полу, на лавках, на печи полно по-военному одетых хлопцев, все с винтовками. Иные спали, но большинство, примостившись плечом один к другому, переговаривались, посмеивались, как на посиделках. Разбудили спящих. Антон спросил: все ли на месте? Дежурный ответил, что все сто восемьдесят семь человек готовы в поход. Антон сунул в карман зажигалку, заговорил:

— Товарищи, не на прогулку, не по учебной тревоге мы поднялись. Положение тяжелое. Наступило время проститься со своим домом. Возможно, перейдем на другой фронт. Мы нынче мобилизованные, мы — Красная Армия. Сейчас она отступает, но будет и наступать — и победит. Нас ожидают большие бои — до полной победы и установления власти свободного труда. Мы идем вместе, как братья. Друг друга всегда готовы выручить. Если кто робеет и не может проститься с домом — сдавай винтовку, иди до хаты спать… Итак, выступаем. Выходи строиться! Не шуметь!

Глухо топоча ногами, построились и без шума двинулись из Строгановки. На ходу оборачивались на родные хаты. Уходят непровожаемые, не прощаясь. Правда, несколько человек, спросясь Антона, побежали к своим хатам, стучали в темные окошки, потом догоняли отряд.

На одном углу Антон остановился, мазанка Феси была версты за полторы, на другом конце села. В сердце ударила тоска. Может быть, судьба еще приведет его в эти края? Впрочем, трудно рассчитывать на ее милость. Вернее всего, никогда больше не увидит Фесю. А если и увидит, то как скоро? Пройдет ли месяц, год или пять лет? Будет ли она помнить? А главное, кто он для Феси? Об этом между ними не было говорено ни слова. Собственно, ничего и не было. Значит, забывай про Фесю. Остро защемило сердце. Думалось, навеки покидал эту степь и хату Обидных… Зачем живет человек, если не для того, чтобы постучать однажды в окно другому человеку?

Феся так и не повидала Антона. Рано утром хата, где стоял отряд, оказалась пустой — куры ходили на крыльце… Услышав от баб, что ночью отряд ушел из Строгановки, Феся помертвела. Вот и решилась у детинки судьбинка! Ушел Антон, пропал, как и не было его. Проплыл и сгинул, как белое облачко в синем небе унесло ветром. Напрасно было мечтать, надеяться. Теперь уже нечего думать-гадать…

А Никифор и верно хороший человек. Отцу будет легче, если она выйдет за Никифора. Соловей — родственник, не станет отнимать урожай с тех трех десятин, хотя власть может и перемениться…

Узнав, что дядько Матвей согласился дочку отдать а него, Никифор, обычно смирный, а тут нетерпеливый и настойчивый, торопил отца со свадьбой. Соловей Гринчар вновь подошел к Матвею: ты согласный, так не будем тянуть, молодым не терпится. Можно было и так понять, что спешит и сам Соловей: скоро косовица, ни одни руки не будут лишними. Но раз дело решенное, то и верно, незачем тянуть, думал Матвей. Тем более что дочка не в себе. Отрезать — и конец. Будет жить в довольстве и сытости…

Два дня играли свадьбу. Столы установили на улице. Соловей Гринчар не поскупился. Ело все село. Была и музыка, хотя время и невеселое. Выпив Соловеевой горилки, строгановцы на него же скрипели зубами. Соловей за столом жаловался Матвею: вот какие люди свиньи… Кудрявый, в лаковых сапогах, Никифор был красив. К Матвею все подходили с уважением. А с невестой творилось что-то неладное. Не узнать прежде веселой, хотя и нешумной Феси. Сидит оцепенелая, будто и не она. Глаз не подымет, а подымет — не видит ничего.

После свадьбы Феся осталась у Гринчаров. На прощание поцеловала отца.

— До свиданья, родной таточку. Теперь буду к вам в гости… — И вдруг заплакала.

В селе стало печально, тоскливо. Солнце раскалялось, словно понапрасну.

Вернулось, казалось, уже позабытое: разом открылись пять частных лавок, лавочники прикрикивали по-хозяйски. Чаще звонила церковь. На площадь важно, с ухмылкой выходили богатеи. Наехали купцы, перекупщики, скототорговцы. Лишь монополька по-прежнему заколочена. Водку не привозили, неизвестно, привезут ли.

На день забежали в село золотопогонные марковцы, а у богатых уже и рот до ушей — рады, хотя знают, что и белые возьмут хлеб. Тем, однако, белые хороши, что признают хозяина с его хозяйством. Бедный ли, богатый — купленную землю у него не тронь. Желаешь — купи по карману, а хочешь — продай. Свобода!

Правда, надолго ли эта власть? Красные отступили, но Россия велика, соберутся с силами, опять придут. Строгановский отряд, слышно, недалеко, за Днепром, верст за шестьдесят. Может нагрянуть в два дня.

Прежний комитет попрятался, не слышно его, но бедняков что звезд. Ясно, имеют тайный комитет, оружие прячут до поры. Задень — начнут стрелять, пошлют гонца за Днепр. Придет отряд — наведет свой порядок, богатых не побалует. Пока что лучше помолчать, ни слова про отнятую землю, будто признали эту голодраную справедливость.

«И будут молчать, — думал Матвей. — Народ сильнее, они боятся. И Соловей Гринчар, теперь мой родственничек, ни слова не скажет про бывшие свои три десятины; не скажет не потому, что родственник, а потому, что напрасно стал бы говорить и требовать».

Но вот будто с северным ветром прилетела — фурщики привезли из-за Днепра — недобрая весть: Советская власть повсеместно кончается. Генерал Деникин с большими армиями — при нем заграничные генералы, что ни попросит, сейчас же дают — валом валит на Москву, не знает задержки.

«Неужто правда? — со страхом думал Матвей. — Что теперь сотворят богатые?»

У тех рот уже кривился, глазки узенькие: «Ну что, босячьё? Выходит, зря пололи, дергали сурепку из пшеницы? Думали — из своей, но есть у нее хозяин, который деньги за нее платил. Ладно, не горюйте, вас за работу, как водится, поблагодарствуем. Уберете урожай, свезете хозяину — рассчитаемся. У нас честно. Мы не грабители, мы честные хозяева».

Поп закатывал глаза: «Бог — он увидел. Не позволил шутки шутить с землей, да еще над ним насмехаться».

Пшеница позолотилась. Скоро, скоро в степи зазвенят косы, застрекочут ножи лобогреек. Вот-вот готова пшеница; палевая, сухая, она шуршит, колос у нее уже спелый.

И вот тут хозяева потребовали свое. Всех мужиков, получивших землю, вдруг превратили в арендаторов: будь ласков, коси-молоти, только пять копен из каждых десяти, добрую половину зерна, вези хозяину. Словом, отбирают, паразиты, хлеб, землю отбирают.

И Соловей Гринчар обошел хаты Давыда Исаенко, Фомы, Игната и других, кроме Матвея, кто получил от комитета Соловееву землю, потребовал везти к нему на двор после косовицы половину урожая.