Яков Ильичёв - Сиваш

Весело смеялись, слушая небылицу про парня с дедом, про их большое хозяйство: Серко — пес здоровый — и три пары дойных индюков; про то, как искали клады и дед сквозь землю смотрел; как золото прокисло, а потом поотелились индюки, и неизвестно было, куда девать молоко; как залили сметаной большую яму, а сучка и поповы псы баловались, упали в яму и, бегая друг за другом, сбили масло; про то, как у деда от радости слезы потекли рекой, на реке стала мельница, дед молол языком.

Доживут хлопцы до старости, а всё будут помнить рассказчика-красноармейца, тесноту на улицах, запах кухни и пота, пики и знамена…

В полдень Матвей отправился в штаб. Не так просто было теперь пройти по переполненным строгановским улицам. Не хочешь, а подсядешь к бойцам, под стожок пшеничной соломы, скажешь:

— Хорошо тут у вас: за спиной мягко, кругом булкой пахнет, и крыша голубая не протечет…

Возле школы под теплым солнцем колыхалась веселая толпа. Слышались гармонь, смешливая песня. То и дело: ха-ха-ха!.. Матвей подошел, певцов не было видно, долетали их голоса — обрывистый бас (человек будто не пел, а выговаривал) и высокий напряженный голос:

«Стало быть, уверены», — подумал Матвей.

«Знают про перекопскую неприступность, и все-таки уверены. Герои»…

«Нет, песня не поется зря».

Но Матвей не стал задерживаться здесь. На солнечной стороне скирды человек десять бойцов, разостлав замасленные тряпки, чистили винтовки, а молодой худущий красноармеец, стоя в соломе на коленях, говорил:

— Слушайте, товарищи, мою беседу про международное положение… Я лично спрашиваю: «Чего ты хочешь, Врангель?» Он отвечает: «Призываю всех. Которые придут ко мне, я прощаю. Народу — воля, земле — хозяин. Хай благословит нас бог…» Французская мадам помогает ему, очень добрая. «Хай уж так, ничего не пожалею. Гроши надо? — Бери. Харчи для армии надо? — Даю, даю! Винтовки, пушки — все посылаю, получай, мой милый Врангель!» Даром? Нет уж. Он этой мадам пол-России отказал… Но теперь, товарищи, мы стоим на Сиваше, видим Крым своими глазами. Осталась последняя битва…

Матвей подсел, угостил табаком. Бравый парень, сворачивая папироску, сказал одному из бойцов:

— Теперь ты, Ковалев, расскажи про зверства.

Пожилой боец, аккуратно тряпочкой протиравший затвор, сразу начал:

— Стало быть, городишко наш красуется на высоком обрыве, имеет крутой спуск к Днепру; за рекой — луг, дальше — казенный лес; на самом обрыве, значит, костел, женская гимназия и еще старинный замок; вкруг него, значит, ров, дна не видно, посмотришь — затошнит; имеется подъемный мост через ров; другой мост качается на канатах…

Только не о замке я скажу. В домике возле гимназии жили Шпаки, два брата и сестра. Хлопцы в красном отряде служили. И вот случись, пришли домой на два дня. А тут из-за Днепра прилетает на конях белый отряд, занимают замок. Офицер, всем у нас известный, по прозванию Кривая рука, ночь гулял с девками в замке, наутро с подручными прибывает к Шпакам: «А ну, на двор, красная зараза! Расстреляем вас!» Повели на двор, смотрят стенку, куда бы приставить. Как шли, один из братьев, старший, что ли, кинулся наутек, другому крикнул: «Тяни к Днепру!» Бах-бах! На самом краю обрыва, как раз у висячего моста, подстрелили старшего. Двое подбежали к нему, стали тащить раненого по мосту в замок. Тяжело тащить, сунули хлопца головой под канаты и столкнули в ров. «Ладно, завтра там и закопаем».

А на дворе Кривая рука рубит шашкой другого брата, допрашивает, кто еще из красных пришел домой. А тот, истекая кровью, в ответ выставляет шиш. Офицер рубанул шашкой по пальцам. Тогда хлопец другой рукой — шиш. Офицер и по этой… шашкой. Хлопец показал ему язык. Палач озверел и шашкой своей по лицу, по носу. Кровь льется… Тут из домика выбежала к брату сестра, смотрит, у него руки висят на шкурках, и уже мертвый. Закричала — весь городишко поднялся. А бандиты зажгли дом, стоят, ждут, пока разгорится. Никому не дают тушить, сами мочатся на пожар и гогочут…

— А меня били шомполами, — сказал Матвей. — Получил норму — сто. Неделю не мог вдеть руки в рукава, пиджачок свой носил внакидку, как молодой на посиделках…

— Ладно, не переживай, не вспоминай, дорогой отец, — ответил рассказчик. — Они скоро получат полный расчет! За тебя, за всех!

— Получат, — отозвался Матвей. — Но вот Перекоп еще не взят, и как это сделать…

При одном лишь упоминании о Перекопе парень вдруг вскипел. Перебил:

— Помолчи, папаша, прикуси язык! Эко чудо — Перекоп! Родясь, не видал, умру — не увижу!

— Что значит — помолчи? — обиделся Матвей. — Что ты на меня глазами сверкаешь? Поговорки знаешь, я — тоже: хитер бычок, языком под хвост достал, а вал взять не просто…

Парень взглянул пристально.

— А ты часом не куркуль — с контрагитацией? Или мало били тебя белые, если правду сказал, что били?

— Это я кулак? — засмеялся Матвей. — Молодой ты и людей еще не видишь. Я говорю, что Перекоп…

Парень сжал кулаки.

— Ну, хватит! Пойдем-ка, милок, в штаб, выясним личность.

— Вот это правильно! — обрадовался Матвей и встал. — Как раз мне туда и надо, засиделся с вами. Пойдем, там и выяснится, какой ты умный.

Парень вскочил, бледнея, еще один боец поднялся. По дороге в штаб Матвей потешался над ними, сокрушенно качал головой:

— Дураки вы, ребята, эх-эх! Дураки и ничего больше!

Бойцы взяли его под локти. Матвей повел было плечами — сжали крепче.

— Иди, не суетись. Теперь уже не ерзай.

С того дня как в Строгановку пришли красные войска, Матвей стал пошучивать, веселым стал. Сейчас он беспечно похохатывал, забавляясь суровым выражением на лицах своих молодых провожатых.

Глубокой осенью день короток, солнце мигнуло — и нет его, дня не видно. Подходили к штабу уже в сумерках — прозрачных, чистых, небо словно стеклянное. На его темной ясности Матвей увидел палку, прибитую к фронтону поповой хаты, с палки тянулась в форточку черная нитка телефонного провода. Привязанные к акациям и вишням, стояли оседланные кони, к вечеру — все на одну серую масть, поскрипывали двуколки, воняло автомобилем, в темнеющем голом садочке, возле дверей на улице и на поповом дворе слышалось беспрерывное звяканье шпор. Ни ругани, ни криков — порядок, все делалось быстро и без суеты.

Возле входа в штаб маячили не только военные — были и мужики. Вот и Литвиненко, председатель ревкома. Увидев Матвея, подлетел к нему.