Яков Ильичёв - Сиваш

— Давай рви рукав, левый, живо! Рви, тебе говорят!

— Не больно будет, товарищ политрук? Не упадешь тут? — Красноармеец рванул раз и другой, добыл испятнанный красным лоскут и помог нацепить на штык…

С рябым красно-белым лоскутом на штыке Антон сделал несколько шагов вдоль лежащей цепи, затем побежал вперед не оглядываясь.

Сквозь гудение ветра он услышал позади и с боков топот и «ура!»…

Закружилась голова. Антон заспотыкался, упал. Мимо проносились полы пахнущих землей и горелым тряпьем серых красноармейских шинелей. Вблизи послышались выстрелы? Но скоро звуки боя удалились, ослабели.

С холма недалеко от хутора в степь скатилась наша кавалерия, налетела на дроздовцев слева. В это время и от берега Сиваша пошли соседи, полки Пятьдесят второй дивизии: и там «ура!». Дроздовцы отступили.

Антон сидел на земле. Близко у глаз топорщились коричневые, мертвые былинки, по голым гладким местам, подгоняемые ветром, проносились летучие струйки пыли, ветер беспрерывно гудел в ушах, звенело в голове.

Легкораненые ушли на хутор, Антон сказал, что и он сейчас пойдет, отдохнет только. Двое остались с ним — за компанию, туго перевязали руку у плеча. Рана была хорошая: рука свободно двигалась, и даже не очень было больно.

Скоро подкатила повозка.

— Садись, товарищ политрук, — сказал ездовой.

— Не валяй дурака, заберем тяжелых, — ответил Антон. — Я вполне на ногах. Мне бы только попить, фляга пустая.

— Воды-то нет, пустыня, — проговорил ездовой. — Садись, места хватит на всех. На хуторе и попьешь, если всё из колодца не вычерпали. Может быть, из Строгановки еще привезут.

Сражение откатилось в глубь полуострова. А на Перекопе вал еще не взяли. «Вряд ли возьмут к ночи», — подумал Антон. Сидя в повозке, он правой рукой поддерживал раненого красноармейца. Тот все время стонал. Антон убежденно говорил ему, что сейчас перестанет болеть. Он упорно убеждал раненого до тех пор, пока тот не затих, сказав, что верно, вроде бы полегчало.

После нескольких глотков из фляги — взяли у убитого — и самому Антону стало легче. Но сейчас, в повозке на пути в тыл, он чувствовал себя забытым всеми. Без красноармейцев было тяжело, словно не хватало воздуха.

«Соскочить, что ли?» Слез бы с повозки, да вот раненый красноармеец привалился к плечу.

С каждым поворотом колес повозки он все дальше уезжал от бойцов, от сражения. Антон тяжело вздохнул.

— Что, больно? — участливо склонился ездовой. — Верно, много крови потерял, товарищ политрук?

Когда началась битва, Фрунзе с полевым штабом находился у Днепра, в пятидесяти верстах на север от вала. Фрунзе читал письменные донесения Перекопской группы и Четвертой армии — с Чонгара, а потом Тринадцатой — из Мелитополя. Телеграф был загружен до отказа, телеграммы шли в Харьков — центр снабжения, в Кременчуг, где застряла тяжелая артиллерия, и, через Харьков, в Москву.

В полдень Фрунзе принял летчика, про которого смеясь говорили, что он на своей машине в воздухе может дать задний ход. Летчик видел сверху передвижения белых войск и подтвердил донесения разведки и показания пленных о том, что Врангель не ждал удара со стороны Сиваша; начал «рокировку» на Перекопе — замену потрепанных дивизий дроздовцами, марковцами и корниловцами из лучшего своего Первого армейского корпуса. Закончить «рокировку» не успел. К началу штурма часть позиций занимали прежние гарнизоны, а часть — новые, еще не успевшие ознакомиться с местностью.

Весть о «рокировке» — словно первый знак будущей победы. Скрытая вспышка радости — словно зарница за тучами мигнула. Отлично сделали, решившись на штурм без всяких проволочек и даже не дожидаясь прибытия тяжелой артиллерии.

Но вот уже три часа дня — минуло более половины суток с начала битвы, — а утешительных сведений о ходе сражения еще не поступило. Правда, рано было делать какие-нибудь определенные выводы. Как и наметил Фрунзе, кроме двух дивизий Сиваш перешли еще две бригады, а дивизия Блюхера и Ударная огневая бригада штурмовали вал с фронта. Но утром над степью висел густой туман, небо и земля смешались, все плыло, текло. Поэтому штурм вала начался с опозданием. Артиллерия взялась ломать врангелевскую оборону. Ответный огонь с вала — как из вулкана. Смельчаки-саперы все же подобрались к проволоке и попытались разрезать ее. Почти все полегли. В два часа полки снова пошли на штурм. Удалось порезать только первую полосу проволочных заграждений. Ударная бригада под ураганным огнем дважды кидалась на вал, ее потери оказались огромными. Сейчас цепи стрелков лежали за триста шагов от рва. При ясном солнце в ровной открытой степи подрывникам не подняться… Начдив Блюхер — сам на позициях. Как ни тяжело, отдан приказ стрелка́м изготовиться и идти на штурм в третий раз.

Упорство командиров и войск, впервые штурмующих такую крепость, Фрунзе почувствовал в первых же донесениях. В четыре часа Фрунзе вышел из штаба и громко, чтобы слышали все, заявил:

— Вал будет взят непременно! В полном нашем успехе не сомневаюсь. Все идет нормально. С налета не возьмешь такой вал. Это мы учли.

Шоферы автомобилей знали, что командующий не будет сидеть в штабе, и держали машины наготове…

У Блюхера неизбежны большие жертвы, ему очень тяжело. И Фрунзе помчался на Перекоп к Блюхеру.

По крепкому тракту от Днепра подлетели к фронту запыленные открытые автомобили. На юге горизонт дымился, с Перекопа доносились звуки жаркого орудийного боя. Это означало, что стрелки и гранатометчики еще не двинулись в атаку. Но вдруг, когда уже подъезжали к дымящемуся Перекопу, оборвался стук нашей артиллерии, стало слышно глухое, уносимое ветром потрескивание пулеметов. Значит, пехота снова поднялась на штурм. Автомобили остановились в степи перед высокими побитыми стенами одинокого госпиталя, построенного еще в Крымскую войну. Фрунзе быстро прошел за каменную ограду во двор. У толстых стен на земле лежали раненые, пятнами алела марля.

Фрунзе увидел бледного с белым вздернутым носом и большими, полными слез, умоляющими глазами раненого парнишку, он полз к тропинке, ведущей в помещение, слабыми руками хватался за сапоги проходящих; его зубы стучали: «Хо-лод-но…» Наклонился к нему.

— Держись, сожми зубы, а не то повыскочат от этакой дроби. Почему раскис? И раны-то никакой будто нет!

— В ко-ле-но… — пролепетал парнишка.

— Вот как! Мне, стало быть, в компанию. Ну, ничего! Укройся пока… — Рывком сбросил с себя свою красивую, с меховой опушкой бекешу…

Когда Фрунзе был уже в помещении, ординарец принес бекешу. Парнишкой наконец занялись санитары.

В помещении жужжали телефоны, связные, топоча, пробегали по длинному коридору, в конце которого белела отвесная лестница на чердак. Фрунзе поднялся.