Владимир Исаков - Дом на берегу

Председатель с осуждением посмотрел на спавшую над кормушкой корову и пошел дальше. Через минуту из угла фермы снова послышался его бас:

— Идите сюда. Да не бойтесь, ничего, что сыро. Понимаете толк? Вот настоящая сычевка…

Я подошел ближе и в тесном закутке за перегородкой увидел толстомордую красно-белую телушку симментальской, или, как здесь говорят, сычевской, породы. Председатель щедро бросал ей сено сверх всяких положенных норм.

— Старух корми не корми — все равно толку не будет. Вот кому надо есть.

Он залез к телушке, принялся чистить и тереть ей бока, тяжелой пятерней гладить вихрастую морду и только что не обнимал будущую первую породистую корову.

Из Горы мы на председательском газике поехали по деревням. Гурьянов молчаливой глыбой сидел впереди. Квадратные плечи его занимали половину кабины. Он хмурился и, выставив бороду к стеклу, зорко замечал все попадавшееся навстречу по обе стороны дороги.

— Что, трудно со здешним народом? — спросил я. — Вы к ним с наукой, а они все по-старому, по-крестьянски…

Председатель резко обернулся назад, посмотрел мне в глаза, усмехнулся в бороду:

— Народ здесь замечательный. На сенокосе — проценты им надо было накосить — посмотрели бы, как работали. Лес тоже возят здорово. Порядка тут нет. А крестьяне замечательные, азартные на работу.

Мое замечание, видимо, задело его: то, что колхоз слабый, еще не означало, что тут все плохое. Я решил загладить свой промах и, посмотрев за окно, сказал безобидный, дежурный комплимент:

— Места у вас тут красивые: холмы, леса…

Но председатель мельком, недовольно посмотрел в сторону и проворчал:

— Красивые. На базар мне, что ли, с этой красотой? Пусть тут будет некрасиво, но ровно, чисто. Мне надо взять на этих полях до тридцати центнеров. В лепешку расшибиться, а взять. Держать коров и считать каждый килограмм корму — это не молоко. Тоже мне радость — холмы…

— Что, хотите сделать революцию на этих землях? Тут же пески, Нечерноземье.

— Там будет видно, — сухо отрезал он. — На следующий год везде, где можно, будем сеять клевер. Все фермы завалю силосом.

Председатель помолчал и впервые заговорил сам:

— Видели телку? Все стадо надо такое. Проведу племенную работу — тогда будем разговаривать. Что, от старух, что ли, получать молоко? Нужна породистая корова в пятом поколении. Вот где настоящая работа.

Целый день мы мотались по горам — в Выжлятниково, Холм, Толочино, Зеленино, Лыткино… На каждой ферме председатель застревал капитально, подолгу, так что оттащить его от коров было уже невозможно. Поскольку колхозный скот стоял в восемнадцати деревнях, я понял, что мне не вырваться отсюда до самой ночи. Наконец в одной из деревень шофер Валера подкатил к какому-то крыльцу и повел нас к себе домой обедать.

В избе председатель, по-видимому, был своим человеком. Он от порога подхватил бросившуюся к нему маленькую девчонку, походил с ней по комнате, съел ломоть хлеба, несколько картофелин, попросил себе большой ковш квасу и встал из-за стола:

— Ну, хватит рассиживаться.

Обед продолжался минут пять. Мы вышли на мороз и снова поехали по крутым заметенным холмам, от деревни к деревне.

— Вы что же, так здесь и живете? — спросил я.

Председатель недовольно пошевелился на переднем сиденье, так что вместе с ним пошевелилась вся машина.

— Ну и что? Ресторанов пока не настроили. Есть другие дела, поважнее…

Он снова молча выставил вперед бороду и принялся рассматривать свой колхоз. Широкая медвежья спина по-прежнему загораживала передо мной всю дорогу.

Так началось наше знакомство с Павлом Гурьяновым — молодым, огромным, упрямым председателем.

Ровно через год, охотясь в тех же местах, я из любопытства снова заглянул в Гору. Тайной мыслью у меня было посмотреть, как жизнь пообломала этого человека. Я не сомневался, что молодой председатель спрятал теперь подальше непосильные мечты о тридцати центнерах и чистой породе, перестал оглашать деревни самоуверенным басом и сбрил наконец свою не по колхозу роскошную бороду.

Я неожиданно ошибся. Началось с того, что вместо старой избы пришлось идти в новое, хоть не очень большое, но чистое правление. Чувствовалось, что здесь новые порядки.

Председатель, по-прежнему громадный и бородатый, все в той же рубахе без галстука, глыбой сидел за столом и, как видно, на всю скорость разгонял свою большую хозяйственную машину.

Как и прежде, не особенно разговаривая, Гурьянов пошел показать мне один сюрприз. Это был новый телятник. Не какой-нибудь фундамент, не какие-нибудь пустые стены без крыши, а настоящий телятник с сытыми, холеными красно-белыми телятами.

Телятник был хорош. По полу вдоль прохода плыли два длинных, бесшумных транспортера. На стенах висели горячие — дай бог городской квартире — батареи отопления. Во всех кормушках щедро, горой, лежало сено. Но главной неожиданностью были, конечно, телята — двести глупых, толстых, мордастых телят сычевской породы.

Гурьянов ничего не говорил и не объяснял. Мы просто ходили из конца в конец по всему телятнику и ворошили доверчивые, не умеющие еще бодаться вихрастые морды.

Уже потом, когда мы вышли на улицу и оказались на окраине Горы, над волнистыми, разбегающимися во все стороны холмами, он буднично сказал:

— Вот здесь, недалеко, скоро будем строить животноводческий комплекс. Вокруг Горы на ста гектарах в этом году начнем закладывать культурные пастбища. Планов много. Приезжай как-нибудь…

— Да я уже приехал, — возразил я. — Брось свои дела, пойдем сходим на охоту…

— Не могу, — он покачал головой. — Ты давай на охоту, а я к телятам. Интересно, кто будет с мясом?

Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись.

Уже давно, ездя на охоту к Козлову, я слышал от него, что у кого-то в здешних деревнях хранится чернильница Тургенева. По правде, всякие такие рассказы вызывают недоверие. Тургеневская усадьба, Спасское-Лутовиново, за тысячу верст отсюда, на Орловщине. Сам писатель большую часть жизни провел в Петербурге и Париже. Во всей биографии Тургенева лишь один-два эпизода связаны с Верхней Волгой: однажды, говорят, он охотился на Селигере да бывал в Прямухине, у Бакуниных. Почему же тургеневская чернильница, которой мы обязаны появлению «Записок охотника», «Рудина», «Дворянского гнезда», должна оказаться где-нибудь здесь, в крестьянской деревенской избе?

Тем не менее о существовании знаменитой чернильницы знали во многих деревнях, и на мои расспросы все отвечали примерно так:

— А… Это надо ехать к художнику.

Так я наконец тоже почти поверил в эту чернильницу и попросил Козлова свозить меня посмотреть на нее хоть одним глазком. Мы поехали в Баранью Гору — к старому художнику и охотнику Ивану Михайловичу Митрофанову.