Варлен Стронгин - Вечный всадник

Сельская молодежь теперь валит в город. Пусть в общежития, в горячие цеха, но в город. А из Семеновки не бежит. Есть тут о чем подумать. И водитель этот, судя по телосложению и выговору, тоже родом из деревни, а вот перебрался в город. Зато Виктор мой — из города в деревню. Но и тот и другой в погоне за быстрыми деньгами».

— Выходит, ты, папаша, вкалываешь больше для общества, для будущих поколений? — съязвил водитель. — У меня дед был. Известный в районе человек. Пятитысячник! Колхозы организовывал. Тоже для будущих поколений старался. Так он в старости даже не получал пенсию. Пятитысячник! Давай-давай!

— Жизнь наша еще несовершенна, — философски заметил Иван Петрович. — Бывают ошибки.

— У вас бывают! — вдруг резко вымолвил детина. — А у нас своя правда. Нас не обойдешь. Дед мой не пил. Только по большим праздникам. И чего он в жизни повидал? Ничего! Какие радости? Бабка говорит, что часто улыбался. А чему? Хоронили его в клубе. Вот и вся радость. А где меня похоронят — какая разница? Но при жизни будьте добры! Я план даю. И перевыполняю! Для вас же канал роем. Чтобы вы, хильняки, черешню хрупали! А ты чего нам даешь? Через пятнадцать лет грушу обещаешь? А вдруг ничего не выйдет? Не получится твоя груша! Значит, от тебя никакого проку нету? Значит, ты бесполезный человек?

— Как сказать, — покраснел Иван Петрович, — ученый может ошибиться, зато другие уже не пойдут по этому пути, учтут ошибки.

— Ты за других не прячься, ты о себе говори. И не думай, я не против науки. Самолеты нужны и машины. Я понимаю. Но без груши твоей обойтись можно. Вон у матери в саду прямо за хатой груша стоит. Бера!

— А у меня еще лучше будет! — сказал Иван Петрович.

— То ли будет, то ли нет! — усмехнулся детина. — А пока ты сидишь на нашей шее! Факт! Поэтому помалкивай в тряпочку! И не учи меня жить! Я не меньше тебя ученый. Сколько мне платят и сколько тебе? Выходит, кто нужнее? Молчишь? И правильно делаешь!

До опытного хозяйства они ехали, не проронив ни слова, но когда показались вдали сады, детина улыбнулся и сказал:

— Вот и приехали. Таких, как ты, за день пяток подвезу и баб с базара. Не очень густо, но все ближе к тыще!

Иван Петрович вылез из душной кабины, ему даже показалось, что повеяло прохладой, но через пару минут горячий воздух снова затруднил дыхание.

Ильи на участке не было, и, судя по треснувшей от чрезмерной сухости земле, уже несколько дней. «И в институт не заходил, — подумал Иван Петрович. — Может, больной? Или… Гастрольную жизнь вспомнил, загудел? Или жары испугался?» Сторожка, где хранился шланг, была закрыта. Рядом валялось ржавое ведро. «Замок сидит крепко, не собьешь, — подумал Иван Петрович и, подняв ведерко, направился к колонке. — Слава богу, груши живы! Но дышат еле-еле. Еще час-два, и пропали бы шестнадцать лет работы! Хорош музыкант! Даже не позвонил! Вот тебе и музыкант!»

Иван Петрович вылил воду на корни первого деревца, и она быстро исчезла, уйдя в трещины и испарившись, как на раскаленной жаровне. Казалось, земля не пила целую вечность, настолько она была ненасытна к влаге. Иван Петрович опрокидывал одно ведро за другим, но почва лишь слегка чернела, чтобы вскоре опять покрыться засохшей коркой. Он таскал воду, пока не закружилась голова и деревца не запрыгали перед ним в туманной дымке. «Ничего, — успокоил он себя, — должно прийти второе дыхание». Вспомнился случай из студенческой жизни, когда он, сдавая зачет по физкультуре, совершенно нетренированный вышел на старт пятикилометрового кросса — десять кругов по лесным тропам. Через два круга сдавило грудь, стали ватными ноги, но он не остановился, перешел на шаг, потом постепенно выровнялось дыхание и неожиданно с новой силой заработало сердце. Тогда он пришел к финишу третьим, чем изумил тренера. «Когда это было?! — вздохнул Иван Петрович. — Я мог не спать сутки и не ощущать усталости. А сейчас недоспишь ночью — и затормаживаются мысли, ходишь как вареный. Теперь, разумеется, на второе дыхание можно не рассчитывать, хотя бы первое вернулось!»

Тяжело передвигая ноги, Иван Петрович приблизился к опытному участку жены и не поверил своим глазам — под черешней «Валерий Чкалов» виднелась свежеполитая земля.

«Значит, сегодня утром здесь побывал Илья! — догадался Иван Петрович. — Почему же он не полил мой участок? Устал? А для Галиной черешни силы нашлись. Черешня входит в план внедрения этого года. За нее весьма скоро премируют ученых и их помощников. Вот откуда прыть у Ильи-пророка. Маячат быстрые денежки. А за грушу «Галинка» когда еще отломится и отломится ли вообще?!»

Иван Петрович сжал губы и, подняв ведро, поспешил к колонке. Он носил воду до тех пор, пока не понял, что у него не хватит сил добраться до шоссе. У шоссе захотел опуститься на землю, но испугался, что не сможет встать, когда остановится машина. «Только бы дотянуть до дома, — думал Иван Петрович, — только бы не потерять сознание. А завтра позвоню в институт, подниму тревогу, спасут участок».

Рядом затормозил тот же самосвал, что вез его утром, но уже груженный песком, из кабины высунулся детина с еще более красным и обалдевшим лицом.

— Куда тебе, дедуля? — спросил он.

— До города, — ответил Иван Петрович.

— Годится. Два рубля дашь — и порядок!

Иван Петрович протянул водителю руку:

— Подсоби.

Парень втащил Ивана Петровича в кабину:

— Где тебя разморило, дедуля?

Иван Петрович поразился, что его не узнали. Неужели он настолько вымотался?

— Где разморило? Я участок поливал, — стащил с головы шляпу Иван Петрович, но не почувствовал облегчения.

— Небось свой участок имеешь? — сказал детина. — А на своем вкалывать не в тягость. Подумаешь, во что твоя работа потом обернется, и силы прибавляются. Правильно я говорю? Правильно! Если бы у меня был свой сад, я бы баранку не крутил, пропади она пропадом. Никак подходящую бабу не подыщу. Есть на примете парниковая девка. Свое имеет. И у тебя небось уже не один мешок с деньгами. Где хранишь? Под кроватью? Не бойся, дедуля! Я не грабитель. Я все сам, своими руками добываю. Этот месяц удачный — на рекорд иду!

— Перевыполняешь план? — спросил Иван Петрович.

— При чем здесь план, дедуля? У меня свой план — финансовый. В этом месяце могу дотянуть до тыщи! Понимаешь, до целой тыщи! А ты когда на рынок повезешь черешню? Если в субботу или воскресенье, то могу подсобить. Договоримся!

— Нет у меня никакой черешни, — еле шевеля губами, вымолвил Иван Петрович.

— А чего ты поливал?

— Участок.

— Чей?

— Институтский.

— Чужой, значит! В жару! Ну и чудак ты, дедуля! У меня был дед такой же чудак. Я думал — он последний. Оказывается, еще есть. Не пойму я вас. И не хочу понимать. Одно ясно — протрубил мой дед всю свою жизнь зазря. Мебель старая. Часы-ходики. И никакой сберкнижки. Оставил жене пару сотен на похороны. Даже ордена не имел. Бабка рассказывала, что ждал награды к юбилею, к этому, когда праздновали стране пятьдесят лет. Бабка советовала деду сходить в партком, о себе напомнить, другие ходили, а дед не пошел, сказал, что в его личной карточке все написано. Но никто в эту карточку не посмотрел. Ордена деду не дали. Бабка говорит, что это его сильно подкосило. А так бы прожил дольше. Правда, хоронили его всем селом. И меня теперь старшие зовут не иначе как Федоровым внуком. Деда Федором звали. Вот такая история. Я деда жалел, но как он чудиком жить — извини-подвинься!