Варлен Стронгин - Вечный всадник

— А может, еще чего попросишь?

Ужаленный прошлогодним обманом, Прохор хотел вспылить, но сдержался и тихо сказал:

— Предъявите курортную книжку.

— Я?! — рявкнул мужчина. — Ты у меня требуешь?!

— Я, — покраснев, сказал Прохор. — И я не мальчишка. И вообще кабы не контузия… Я бы…

— Что бы? — несколько смутившись, но не меняя тона, продолжал мужчина: — Ты должен понимать, что не в документе дело. Может, ты еще в залог паспорт потребуешь? «Дубликат бесценного груза!» И это в то время, когда мы, не щадя сил, но вот решили отдохнуть — и тут пожалуйста! «Предъявите!» Да я тебе такое сейчас предъявлю! Ты меня на всю жизнь запомнишь!

— Не пугайте! — стиснув зубы, вымолвил Прохор. — Я больших чинов не имел, но воевал. Как все.

— Вижу, — снисходительно улыбнулся мужчина. — А то бы… Давай весла! Стыдно! Инвалид, старый уже, а забыл, кто у нас человек человеку. Мы тебе платим пенсию, льготы даем, скидки, а ты забыл. Нехорошо!

— Ничего я не забыл, — обидевшись, буркнул Прохор, передавая весла.

Мужчина и девица неуклюже полезли в лодку, а Прохор закрыл дверь будки, и душа его заныла от унижения, от обиды за свою невысокую должность, за то, что инвалидность помешала ему занять достойное место в жизни, не позволившее бы этому типу тыкать и измываться над ним.

Отдыхающие вернулись к ужину, а мужчина с девицей не появлялись. Снедаемый неприятным предчувствием, Прохор сел в лодку. На берегу у шоссе он обнаружил следы мужских и женских туфель, колеса машины, но вмятины от лодки не нашел. Он поплыл вниз по течению и только через час увидел приткнувшуюся к островку лодку.

«Уж лучше бы он утащил ее, — подумал Прохор, — лучше бы оказался вором, но не говорил красивые слова: «человек человеку». А что он сделал человеку? Даже лодку не вернул, зная, что я инвалид. Интересно, как бы он вел себя во время войны?» Прохор привязал брошенную лодку к своей и начал упорно грести против течения.

«Он бы предал! — обожгла мозг Прохора догадка. — При случае предал! Красивые слова говорит, в глаза смотрит и врет, врет! И девица явно не жена ему. Жену обманывает. Форменный предатель! И небось немалый пост занимает. Тем опаснее будет его предательство! Надо было документ потребовать! Запомнить фамилию!»

Вернувшись домой, Прохор долго кружил возле буфета. Хотел сдержаться, но не смог совладать с нервами. Подойдя к речке, он наклонился к воде, набрал ее в ладони, но не донес до рта, увидел перед собой хвост русалки.

— Марина! — вскрикнул он.

— Она самая! — хмельным голосом пропела русалка, еще более чем прежде обвитая водорослями и тиной. — Чего глаза выпучил? Не первый раз встречаемся!

— Не первый! — кивнул головой Прохор. — Но чего это с тобой?!

— Со мной? Вроде ничего!

— Но на тебе тина!

— Ну и что?

— Как что? Ведь речку-то очистили!

— Речку… Пригнали земснаряд и очистили. А вы душу попробуйте, душу!

— Да, — опустил голову Прохор. — Видимо, нелегкое это дело. И время требует. Как же быть? Знаю! Тебе надо повстречать хорошего человека, то есть, по-вашему, хорошего Нептуна, отогреешься ты с ним! Понимаешь?!

— Понимаю. А где его взять, желанного? В нашей речке нету! Я ее уже всю обшарила. Может, в Индийском океане плавает, голубчик?! — неожиданно перейдя на бас, захохотала Марина, вызвав рябь на поверхности реки.

— Зачем ты так? — участливо заметил Прохор. — Я к тебе по-хорошему!

— Я вижу, — смягчилась русалка, — и знаю, что хороших Нептунов больше, чем плохих. Поэтому и живу! Надеюсь еще встретить своего Нептушу! Надеюсь… Жду… А пока… Гони за бутылкой! Выпьем за все хорошее, за то, чтобы всем и всегда было хорошо!

— Нельзя! — покачал головой Прохор. — Не дело это. Вином беду не зальешь. Нужно подумать, что сделать, чтобы в жизни не было обмана!

— Думай! Только не вечность! — неожиданно посерьезнев, громко вымолвила русалка, вильнула хвостом и исчезла — то ли нырнула в глубину, то ли растворилась в набежавшем на воду тумане, словно ее и не было. Но из ближайшего леса до Прохора донеслось эхо: «Думай! Только не вечность!»

Под тяжестью солнца полегла пожелтевшая трава, и казалось, что деревья осели в землю.

Иван Петрович слышал, как ругался приезжий кинорежиссер, снимавший на солнце детектив из времен гражданской войны.

— За что погиб герой нашего фильма, я знаю, — говорил он оператору. — А за что гибнем на этой жарище мы?!

— За хлеб насущный, — мрачно резюмировал оператор, отснявший уже немало подобных фильмов. — После съемки надо проверить — все ли вернутся в гостиницу. Вчера «генерал» не дошел. Заснул в сквере на лавочке.

— Набрался?

— От теплового удара.

— Жаль. Ему завтра в атаку вести солдат.

— Ничего, поведет. Артист опытный. Мы его водой окатим, фуражку на голову — и в атаку!

— Да, — вздохнул режиссер, — я бы в такую жару ни в какую атаку не пошел.

— Это вы, — заметил оператор, — вы за прежний фильм первую категорию отхватили. А артист театра? Ему подфартило — он и на жару не посмотрит. Побежит бодро. Как при легком морозце!

Иван Петрович вспомнил этот нечаянно подслушанный разговор, собираясь за город на опытное хозяйство, где располагался его участок с новым сортом груши. Насколько новым получится сорт — Иван Петрович судить еще не мог. Селекция — дело непростое. Многое зависит от генетических свойств материала и от удачного скрещивания. Кто-то из друзей рассказывал ему, что в прежние годы, когда могли приниматься волевые решения, на один конный завод пришел мало смыслящий начальник и взял обязательство вырастить в течение пятилетки самую быструю в мире лошадь. Конюхи и жокеи попытались ему возражать, мол, нет еще такой возможности, у нас еще ни одна лошадь из двух минут двенадцати секунд не выбегает, а у них из двух выскакивают.

— И у нас выскочат, — сказал начальник. — «Кони сытые бьют копытами!» Следует хорошо кормить лошадь, кормить отборным овсом, и она побежит как надо. Но поскольку на всех лошадей кормов не хватит, то будем откармливать одну кобылу.

Отобрал начальник на свой вкус орловского рысака, думал, что это отечественная порода, а когда узнал, что название пошло от графа Орлова, что вывез граф эту лошадь из Арабского Востока, то сильно пригорюнился. Но деваться было некуда, на лошадь ушло много кормов. Уж он и гонял ее по ипподрому, призывал к сознательности, но ничего не помогло. Не в состоянии была лошадь выбежать даже из двух минут и пяти секунд, поскольку родители ее из двух двенадцати не выходили. Такова в точности была эта история, возможно, и нет, но нечто похожее наблюдал Иван Петрович и в своем институте, куда поступил младшим научным сотрудником. Через два года после него пришла туда Галя Коротченко, стройная и крепко сбитая девушка с веселыми глазами. Тогда этого ему было достаточно, чтобы влюбиться в нее сильно и безоговорочно. Позже, когда у них родился ребенок, возросли трудности и расходы, совместная жизнь оказалась делом сложным, начались ссоры, но у обоих хватило воли сохранить семью. В институте Галя занималась выведением новых сортов черешни и преуспевала. Руководитель у нее был человеком творческим и почвы в их районе идеальными для черешни — супесчаный чернозем. Город утопал в садах. Их постепенно вытесняли заводы и новые жилые кварталы. Но в старой части города и сейчас вряд ли сыщешь домик, рядом с которым не стояли бы черешни. А вокруг города сады, сады, бесконечные ряды черешен, яблок и груш. Летом в город стали прибывать отдыхающие, хотя поблизости не было даже приличной речушки. Люди приезжали на фрукты, получая здесь хорошую и недорогую витаминную зарядку. Жара помогала выращивать отличные фрукты и мешала, если не приходили на помощь дожди. Местные люди говорили, глядя на струящиеся с неба потоки воды: «Золото полилось!» Но в эту весну не было еще ни одного стоящего дождя. Это волновало и колхозников, и сотрудников института. Иван Петрович думал о своем опытном участке, который находился за городом в часе езды. Лет через пять туда пройдет оросительный канал, закружатся над полями дождевальные установки, обогащая землю водой, а людей обильными урожаями, но пока поливка проходит вручную, и как справляется с нею в такую жару дежурящий там Илья-пророк, Ивану Петровичу было неизвестно. Илья, немолодой мужчина, прежде участник одного из самых первых вокально-инструментальных ансамблей, после рождения третьего ребенка перешел на работу в оркестрик местного ресторана. Знакомым он объяснял этот переход тем, что во время бесконечных гастролей по стране дети растут без отцовской помощи и присмотра, а злые языки говорили, что Илья постарел и ему стало стыдно выходить на сцену вместе с молодыми ребятами и распевать песенки о плаксивой любви, стучащих рельсах, ревущей тайге и воющей тундре.