Варлен Стронгин - Вечный всадник

— Профессор! — решили мы и не ошиблись. Он обстоятельно рассказал о своем эксперименте и предложил нашему вниманию гипнотический фильм.

В зале погас свет, и на экране показался сосуд, из которого по капле вытекала вода. Капля то увеличивалась в размерах, то уменьшалась, но каждый раз монотонно шлепалась на тарелку. Громко и под однообразную музыку. И так все двадцать минут. Затем зажегся свет, на сцену снова вышел профессор и попросил нас покинуть свои места, чтобы выяснить, кого этот фильм загипнотизировал. Вышли мы из рядов и видим, что в креслах остались три человека — расчетчица Олечка, старший экономист Перфильев и начальник нашей конторы Иван Степанович. И все трое спят. Мы зашумели, обсуждая происшедшее. Тут неожиданно проснулся Перфильев и протянул вверх руку, думая, что началось голосование. Оказалось, что он заснул еще во время собрания. А остальные двое загипнотизировались. Профессор вывел их на сцену и говорит:

— Вы — птицы! Летите, голуби, летите!

И вдруг Олечка и Иван Степанович замахали руками и стали плавно передвигаться по сцене.

— Как чувствуете себя? — спрашивает профессор.

— Чудесно! — отвечает Олечка.

— Изумительно! — восклицает Иван Степанович. — Хочется творить, даже дерзать. Еще никогда в жизни так великолепно себя не чувствовал!

— Где вы сейчас летите? — спрашивает у него профессор.

— Над Римом!

— А сейчас?

— Над Парижем!

— А в данный момент?

— Над Рязанью!

— Вот и хорошо. Приземляйтесь на зеленое поле. Так. Прекрасно. А теперь собирайте цветы.

Тут Олечка и Иван Степанович согнулись и стали срывать цветы. Вроде как на самом деле.

— «Ромашки спрятались, поникли лютики», — грустно запела Олечка.

— А вот и не спрятались! — говорит ей Иван Степанович и показывает, по всей видимости, ромашки. — А вот вам и лютики. Смотрите — только распустились!

— Хорошо! — говорит профессор и обращается к Ивану Степановичу: — Вы влюблены в эту девушку. Серьезно. Без памяти. Итак, вы влюблены!

Тут Иван Степанович шмякается перед нашей расчетчицей на колени и говорит не своим, по-юношески взволнованным голосом:

— Я люблю вас, Ольга! Как только может любить душа начальника конторы!

А та хоть и под гипнозом, но ему не верит и говорит:

— Чепуха это. Встаньте, Иван Степанович. Что люди скажут!

— Пусть говорят что угодно! — восклицает Иван Степанович. — Я люблю вас, Ольга! И уже давно! Хотите — я для вас спою?

— Арию?

— Могу и арию. Но она у меня плохо получается.

— Тогда марш? Я знаю, что вы очень любите марши!

— Кто вам сказал? В моем сердце звучит совсем иное: «Надежды маленький оркестрик под управлением любви». Понимаете?

— Не понимаю вас, Иван Степанович! У вас — жена!

— Ну и что?! Я ее не люблю и никогда не любил! Ведь мы как поженились. Семьи у нас похожие. Да и оба мы были растущие, перспективные. Вот и поженились. А чувства настоящего не было. Ни вот столечко. Чужие мы с ней. А вас я полюбил сразу, с первого вашего прихода в контору! Не верите? Хотите — я ради вас встану на голову!

— Хочу! — неожиданно для нас и даже для себя соглашается Олечка и с победной улыбкой смотрит на Ивана Степановича, который подбирает живот и медленно опускает голову.

Тут профессор сообразил, что эксперимент принимает опасный характер, подошел к Олечке и Ивану Степановичу, что-то тихо сказал им, и они разгипнотизировались. Конечно, что с ними произошло, ничего не помнят. Олечка удивилась, что стоит на сцене, покраснела и сбежала в зал, а Иван Степанович подошел к профессору и говорит:

— Разрешите от всего нашего коллектива поблагодарить вас за доставленное удовольствие и пожелать вам дальнейших успехов в научной работе и личной жизни!

Профессор в ответ протянул руку и вздрогнул: видимо, догадался, что загипнотизировал начальника. А в зале шум, веселье, народ требует продолжения гипноза, ведь мы привыкли видеть Ивана Степановича совсем другим: суровым, формальным и очень осторожным, а тут — человек: летает, песни поет, влюбляется. Профессор нерешительно смотрит на нас, на Ивана Степановича, не знает, что делать дальше.

А Перфильев отоспался и кричит: «Даешь гипноз!» И другие сотрудники его бурно поддерживают.

Тогда Иван Степанович обращается к залу и говорит:

— Если вам так понравилась лекция, то мы еще раз пригласим товарища профессора. А сейчас пора по домам. Завтра нас всех ждет работа!

Расходились мы довольные, лекция понравилась, вот только об Иване Степановиче и о себе думали с горечью: ведь если бы его на все время загипнотизировать, то, может быть, он и судьбу свою нашел, прожил бы совсем другую жизнь, да и контора наша совсем по-другому работать стала.

Кощей Бессмертный на самом деле был очень страшен. Еще бы — столько лет прожить на свете. Остались у него одна кожа, да кости, да еще внутренние органы. Эти органы функционировали вполне прилично, так как Кощей вел предельно спокойную жизнь, ничем не интересовался, ни во что не вмешивался, никогда не был женат и вообще с людьми общался крайне редко — работал в одной организации ночным сторожем. Вечером получит ключи у вахтера, а утром — сдаст. Вот почти все общение. И знал Кощей, что он очень страшен, его боятся люди и даже пугают им своих детей. «Если не будешь есть манную кашу, то придет Кощей Бессмертный и заберет тебя!» — говорила мать ребенку, и тот, насмерть перепугавшись, начинал глотать ненавистную кашу. Но в последние годы дети пошли эрудированные, мало верящие в старые сказки, и некоторые матери обращались к Кощею за личной помощью. Кощей приходил к ним домой, делал еще более страшное, чем обычно, лицо, грозил навсегда забрать к себе капризное дитя, и в ста случаях из ста это дитя тут же опускало в рот ложку с кашей. Кощей брал за свой визит недорого, не больше, чем врач из платной больницы или жэковский монтер. Не слишком роскошно, но жил себе не тужил. И надо же было попасться на его пути чрезмерно умному и бесстрашному ребенку по имени Эдик.

— Я не боюсь тебя, Кощей! — сказал он.

— Почему? — удивился старик и скорчил самую страшную из своих гримас.

— Не боюсь, и все, — улыбнулся Эдик. — К тому же ты не похож на настоящего Кощея. Я его в кино видел. Там он совсем другой.

Кощей стал объяснять, что именно он настоящий, что, вероятно, режиссер и художник плохо знают жизнь, что кино и жизнь иногда бывают непохожи, но Эдик отрицательно покачал головой и не стал есть манную кашу.

— И вообще, дедушка, — сказал он, — неужели вам не стыдно всю жизнь пугать людей?!