Варлен Стронгин - Вечный всадник

— А я, выходит, плохой, старик? И вообще! Что ты думаешь вообще?

— Когда?

— Ну, на будущих страницах.

— Утро вечера мудренее, — отшучиваюсь я. — Там видно будет.

— Будет, — сипит знакомый. — Но ты смотри, очень там не мудри.

— Постараюсь, — иронически соглашаюсь я и спрашиваю: — А что у тебя на сотой странице?

— У меня?! — вздрагивает знакомый. — У меня нету…

— Чего нету?

— Ни сотой, ни этого…

— Как же ты живешь без этого?

— Так и живу, старик. И зачем он мне, когда у других имеется, когда у других полистать можно.

— У других нельзя. Мой блокнот — он мой! Понимаешь?

— Понимаю, старик, но ты меня тоже пойми.

— Не хочу! — резко говорю я. — Пора тебе заводить собственный блокнот. Ведь мы ровесники!

— Дудки! Меня не проведешь! — сипло смеется знакомый. — Видали дурака — заводить собственный блокнот! Уж лучше породистую собаку завести. Она щенков дает. А что тебе дал твой блокнот? Посмотри — уже на четвертой странице тебе худо, потом на восемнадцатой, тридцать первой, шестьдесят второй, восемьдесят четвертой, сто первой, сто сорок четвертой… Этого тебе мало?

— А на девятнадцатой, на сто тридцать шестой, на двести четырнадцатой?! Там что?! — возражаю я.

— Ну, вроде ты был там счастлив, старик. Вроде. И всего три раза. Стоит ли из-за этого заводить такую обузу?

— Стоит! — решительно говорю я и кладу трубку.

Во мне оживают страницы счастья, душу наполняет радость, хочется работать, сотворить что-нибудь интересное. Я знаю, что потом во мне оживут другие, менее веселые страницы, могут проглянуть даже горестные — и я буду не в силах вырвать их из своего блокнота. А может, и не стоит вырывать. Ведь это мой блокнот. Он растет в размерах, увеличивается, даже порой затрудняет дыхание, давит на сердце, но он растет, значит, я живу — и, видимо, не зря, если мой блокнот вызывает интерес у других. Снова звонит телефон.

— Слушай, старик, — сипит в трубку знакомый. — Я хочу уточнить — что там у тебя на триста двенадцатой?

Даже фокусники не вечны. Тяжело заболел старый фокусник и начал вспоминать свою жизнь, сколько трюков он придумал, какую радость людям принес. Об ошибках стал вспоминать. Как после войны на базаре купил у бабки яйцо и тут же на ее глазах разбил и вынул из него золотую монету. Бабка раскраснелась, отошла в сторону и перебила все яйца. Хохотал над ней фокусник, люди смеялись, восхищались его умением, а ему потом стыдно стало — не столько над жадностью и невежеством подшутил, сколько над бедностью. И продукт жалко. Ведь время было ох какое голодное. Много лет с тех пор прошло, а и сейчас стыдно. В остальном вроде жил нормально. По три-четыре концерта в день делал, но старался, кажется, выходило без халтуры. Благодарностей много. Сына хорошего вырастил. Здоровый парень. Мозговитый. Женился и отца не забывает. Заходит часто.

Только подумал об этом фокусник, как раздался в дверь звонок. Сын пожаловал. Принес отцу яблоки и приятную весть:

— Скоро станешь дедом, отец!

— Спасибо, — обрадовался фокусник. — Я уж думал — не дождусь.

— Дождешься, — сказал сын. — Дело нехитрое. Все будет чудесно! Одна закавыка — с жилплощадью. Тесновато нам у тещи. Ты нас к себе пропиши.

— Так и у меня одна комната! — удивился предложению сына фокусник.

— Но ты человек заслуженный, тебе с нами большую квартиру дадут!

— Попробую, — согласился фокусник, хотя не любил за себя просить и одалживаться у других.

Позвонил фокусник своему старому другу жонглеру Бричкину: мол, как быть в таком положении? Жонглер сказал, что есть очередь на улучшение жилищных условий, но в ней простоишь не менее четырех-пяти лет.

— А у меня вот-вот внук появится! — сказал Бричкину фокусник.

— Тогда нужно — сам знаешь что!

— Что? — переспросил фокусник.

— Сам знаешь! Не слышишь меня, что ли? — громко сказал жонглер.

— Слышу. Догадываюсь. А кому?

— Есть человек. Сам знаешь.

— Знаю. Но сколько нужно?

— Это не телефонный разговор.

— Что ни говори, а я не могу — вот так прийти и… не могу, — признался фокусник.

— Тогда сделай это завуалированно, при помощи фокуса. Тебе и карты в руки! — заключил Бричкин и положил трубку.

Хотел фокусник отказаться от этой затеи, но сын наседал на него, жонглер подбадривал, и, когда немного отпустила болезнь, пошел фокусник на прием к человеку, который мог ему помочь в улучшении жилищных условий. Изложил просьбу.

— Поставят вас на очередь, подойдет — получите, — сказал человек.

— Но мне желательно побыстрее, у меня заслуги, я всю жизнь работал, имею благодарности.

— Все равно дело непростое, — вздохнул человек.

— Тогда я вам покажу фокус! — решился фокусник.

Фокусник достал трехрублевую бумажку, положил ее в кулак, дунул на него и спросил:

— Где бумажка?

Человек недоуменно пожал плечами.

— У вас в верхнем кармане, — сказал фокусник, подошел к человеку и спросил: — Можно взять?

— Пожалуйста, берите, — сказал человек, — только я вам не верю. Еще раз покажите фокус.

Покраснев, фокусник достал несколько больших бумажек, сложил их в кулак, дунул и сказал:

— Где бумажки? У вас в верхнем кармане! Можно взять?

— Не надо, я вам верю, — сказал человек.

Через год сын фокусника справлял новоселье, говорил тосты, хвалил отца, а тот сидел грустный и о чем-то думал

— «Не надо печалиться», — пропела фокуснику невестка.

И Бричкин сказал:

— Молодец, такого фокуса даже я от тебя не ожидал!

Тут фокусник схватился за сердце и прилег на кровать. Сын бросился к телефону вызывать «скорую», а жонглер стал подбадривать товарища:

— Не волнуйся, старик, ты всю жизнь работал, кое-чего накопил, а имея деньги, любой фокус показать можешь!

— Нет, — покачал головой фокусник. — Это не искусство. Настоящее искусство — это всю жизнь прожить честно!

Тут приехала «скорая», фокуснику сделали укол, ему стало лучше, и новоселье продолжалось. Бричкин поднял тост за товарища, который дал в своей жизни тысячи концертов и всегда нес людям настоящее искусство. Все за это выпили, кроме фокусника.

— Не могу, — сказал он, — сердце не позволяет…

Долгие годы проработал Афанасий Иванович фотографом в южном санатории «Прибой», и скопилась у него масса нереализованных групповых фотографий, хотя снимал он отдыхающих в самых экзотических местах — у громадного каменного орла, взмахнувшего крылами не столько для полета, сколько для того, чтобы произвести впечатление на курортников; у аляповатого желто-красного бюста великого поэта, который воевал здесь с горцами и, воскресни сейчас, наверно, вызвал бы на дуэль скульптора; у грохочущей горной речки на перекинутом через нее изящном мосточке, оставленном нам в наследство от прошлых времен и построенном не только для передвижения, но и для украшения жизни.