Варлен Стронгин - Вечный всадник

Большинству отдыхающих нравились и орел, и бюст поэта, и даже мосточек, но фото покупали далеко не все. Афанасий Иванович однажды просмотрел нереализованные снимки, и его шатнуло от прорезавшей мозг мысли: «Неужели снятые на фото люди не нравятся сами себе?! — Афанасий Иванович смотрел на серьезные, в лучшем случае торжественно-напряженные, а иногда и вовсе угрюмые лица и все более убеждался в правоте своей мысли. — Я бы и сам не купил эти фото, — подумал он. — Им чего-то не хватает. Что-то не то в людях… Не на собрании все-таки находятся, а на отдыхе… Ну, конечно, им не хватает улыбки! Ведь человек хочет сохранить себя в памяти веселым! Тем более на курорте! Как я раньше не догадался?»

На следующий день Афанасий Иванович расположил отдыхающих веером у каменного орла, навел на группу объектив и загадочно произнес:

— Сейчас отсюда вылетит птичка!

Никто из курортников не улыбнулся.

— Честное слово, — растерянно продолжал Афанасий Иванович, — вылетит птичка! Не верите?

— Нет, — сказал пожилой нервный отдыхающий. — Щелкайте быстрей. У нас времени нету!

— Вы же на отдыхе! — покраснел фотограф. — Здесь всякое бывает! Сейчас вылетит птичка!

— Не вылетит! — уверенно сказал пожилой отдыхающий. — Или щелкайте, или мы дальше пойдем!

— Правильно! — поддержали его другие курортники. — Пусть птичка на обед вылетит, а здесь мы без нее обойдемся! Щелкайте!

Люди нахмурились еще больше, и фото вышло совсем никудышным.

У бюста поэта Афанасий Иванович рассказал отдыхающим курортную историю о том, как жена позвонила мужу из дома отдыха и спросила: «Как поживает наша кошечка?» — «Она сдохла», — ответил супруг. «О какой ужас! — воскликнула жена. — И зачем ты сказал об этом сразу? Нужно было подготовить меня, сказать, что наша кошечка сидела на крыше и, о чем-то задумавшись, упала и разбилась. Кстати, как поживает моя тетя?» — «Сидит на крыше!» — ответил супруг.

На мосточке фотограф рассказывал отдыхающим шутки из репертуара выдающихся эстрадников, улыбки вспыхивали на лицах людей, но гасли так быстро, что он не успевал запечатлеть их на пленке.

«Что же им мешает улыбаться в нашем образцовом санатории? — подумал Афанасий Иванович. — В образцовом… Может, им не нравится отдых у нас?»

Утром после завтрака фотограф повел отдыхающих к орлу и, взмахнув руками, не менее решительно, чем эта гордая птица, громко сказал:

— Дорогие товарищи! Вы отдыхаете в нашем чудесном санатории. Отдыхаете хорошо, но у нас еще имеются недостатки. Сейчас разгар сезона, санаторий переполнен, и врачи не в состоянии тщательно исследовать здоровье каждого из вас, уделить достаточное время лечению. Далее. У повара большая семья и громадный аппетит. Каждый вечер он тащит домой корзину продуктов. Официантки тоже не уходят с пустыми сумками. У них нет другого интереса, кроме воровства. Или закрывай на это глаза, или открывай, но оставайся без кадров. Далее. Культурник скуку наводит, человек примитивный, но трезвый. Предыдущий завклубом закончил институт культуры, но пропил стационарный магнитофон и вел танцы под баян, пока не пропил и его. Далее. Директор… Я ему как-то на собрании сказал обо всем этом, но он помрачнел и обиделся: «Зачем вы говорите о том, что у нас есть недостатки. Это грустно». — «Ладно, — сказал я, — я буду говорить о том, что у нас нет недостатков. Это действительно будет смешно!»

Тут Афанасий Иванович посмотрел на отдыхающих и обомлел — лица у людей посветлели, они улыбались от души и раскованно.

«А ведь я рассказал им отнюдь не веселые вещи», — подумал фотограф и быстро сделал снимок. Но спешить было некуда. Люди улыбались и оживленно обсуждали услышанное.

— Еще говори! — крикнул ему пожилой нервный мужчина. — Нам спешить некуда!

— Могу еще, — продолжал Афанасий Иванович. — Для перевыполнения хозяйственного плана мы в каждую комнату поставили по лишней койке. Конечно, в тесноте не в обиде, но лучше и не в обиде, и не в тесноте. Правильно?

— Правильно! — поддержали его курортники. — Правду говоришь! Точно! Все как есть!

— Недостатки имеются, но коллектив у нас в общем-то хороший, — заключил Афанасий Иванович, — и мы приложим все усилия, чтобы наш санаторий стал действительно образцовым!

— Молодец! — похвалил его пожилой мужчина, а кое-кто даже зааплодировал.

Те же слова, но уже другим отдыхающим говорил фотограф у бюста поэта, у мосточка и тут же снимал веселых смеющихся людей. Через несколько дней к нему за фотографиями выросла длинная очередь.

Пожилой нервный мужчина взял сразу три фото и, расплывшись в улыбке, сказал:

— Спасибо, настроение у меня подняли. Когда не все хорошо, а говорят, что полный порядок, то не очень веришь, что будет лучше. А когда говорят по делу, веришь и знаешь, что плохое непременно уйдет. Вот так. Спасибо вам!

— Не за что, — хотел улыбнуться Афанасий Иванович, но вздрогнул, увидев приближающегося к нему директора санатория.

Директор, нахмурившись, отозвал фотографа в сторону и тяжело вздохнул:

— Прослышал я про твои речи и решил с тобой расстаться. По самой нехорошей статье. Но чудо какое-то произошло с людьми. Ворчать перестали. Никто ни на что не жалуется. Даже тип, который сейчас взял у тебя фото. Он мне раньше не давал прохода, просто замучил, а теперь всем нам пожелал успехов. Искренне. От души. Понимаешь, от всей души! Я лично ничего не понимаю. Но если людям нравится, то давай!

— Слушаюсь! — по-военному отрапортовал Афанасий Иванович и улыбнулся: — Я им еще скажу, что директор у нас не все понимает, но есть надежда, что со временем начнет понимать! Вот обрадуются!

Володя числился техником и танцевал в ансамбле заводского Дома культуры. Танцевал здорово, и настолько, что его пригласили в балетную труппу местного театра музыкальной комедии. Зарабатывать он стал поменьше, зато официально был оформлен артистом. Володя танцевал матросов, монтажников, разбойников и особенно удачно графов. К его статной фигуре и тонким чертам лица очень подходили фрак, цилиндр, манишка, белые перчатки и тросточка.

— Ну прямо вылитый граф! — говорила ему после спектакля старая реквизиторша Анастасия Павловна. — Только не хватает горбинки на носу! А в остальном чистая графская порода!

Володя смеялся над ее словами, вспоминая рабоче-крестьянские родословные отца и матери. Графов он не то чтобы презирал, но не считал достойными людьми, будучи знаком с ними по опереттам, где они были в основном кутилами, мотами и весьма недалекими субъектами.

Володя освобождался от фрака, манишки, снимал шляпу, перчатки, откладывал в сторону тросточку и, натянув свой пиджачок, чувствовал себя преотлично и, самое главное, спокойно. Дома лежал диплом техника, и Володя знал, что, как бы ни сложилась его актерская карьера, он в жизни не пропадет.