Варлен Стронгин - Вечный всадник

— Куда же ты собрался, Ляля? — спросили у него знакомые.

— Куда? — загадочно улыбнулся цыганенок. — Скоро узнаете из газет!

Знакомые и друзья разворачивали газеты, искали там сообщений о Ляле, некоторые думали, что ему под силу сигануть даже в космос, но центральная печать безмолвствовала. Наконец на имя одного из учителей пришел пакет с газетой из далекого города Усть-Кут. В газете писали, что бригада строителей местного СМУ намного раньше времени сдала важный бамовский объект и среди других отличившихся строителей значилось имя Ляли.

Ляля обосновался в городе на Лене, жил там в общежитии без особой надежды скоро получить квартиру. Отдельную площадь давали семейным людям. А у Ляли не было ни жены, ни даже невесты. Летом он попробовал ухаживать за черноглазой, похожей на цыганку, студенткой из строительного отряда, но безуспешно. Студентка жила в большой десятиместной палатке, на брезентовой стенке которой мелом была выведена непонятная ему надпись: «Хилтон». Студентка объяснила Ляле, что это они написали для юмора, для иронии, что «Хилтон» — это знаменитая фирма, имеющая самые шикарные гостиницы во многих столицах мира. Ляля не понял, что здесь смешного, но то, что студентка только кажется цыганкой и что у нее жених в автодорожном институте, он уразумел. Ляля знал, что есть у них на громадной стройке ГрузБАМ, АрмБАМ, но переживал, что нет ЦыганБАМа, где он мог бы найти себе невесту-цыганку. День занимала работа, а вечером сжимала сердце тоска, и Ляля шел в железнодорожный ресторан, где было меньше горожан и больше командированных, и садился за стол к приезжим. Осмелев, он торжественно говорил, что у него сегодня родился сын, и просил соседей по столу отметить вместе с ним это радостное событие. Соседи всегда верили ему, желая счастья и Ляле, и его жене, и его сыну. У Ляли выступали на глазах слезы то ли от счастья, то ли от горести, он обнимал соседей и уходил в общежитие зареванный. Но когда тоска сжимала сердце, неодолимо разрывала душу, он иногда становился злым. Однажды, находясь в таком состоянии, он схватил за обшлаг пиджака какого-то приезжего — видного и гладко выбритого человека — и закричал на весь ресторан: «Чистеньким отсюда хочешь уехать, чистеньким? А я тебя сейчас в грязи вываляю!» — «Попробуй», — спокойно ответил человек и прямо посмотрел ему в глаза. В этот момент руководитель ресторанного оркестра объявил, что в ресторане ужинает группа артистов — участников фестиваля «Огни магистрали». Все зааплодировали. Что-то знакомое уловил Ляля в чертах человека и отпустил пиджак. «Ты… Ты Камо играл? — спросил Ляля. — И цыгана? А? Тебя еще засекли плетью, тебя?» «Меня», — улыбнулся человек, и слезы брызнули из глаз Ляли, он приник к груди артиста и как цыган цыгану рассказывал ему о том, что нет у него жены-цыганки, а без такой жены не видать ему полного счастья на этом свете.

Артист уехал, подарив Ляле свою визитную карточку. «Смотрите, артист мне подарил, — хвастался Ляля товарищам. — И на прощанье мне сказал: «Не унывай, Ляля, еще встретишь любовь!» И Ляля не расставался со своей мечтой, откладывая деньги на покупку золота. Он думал, что когда встретит свою цыганку, то смело придет к ее отцу, тот увидит, сколько у него золота, поймет, что перед ним надежный человек, и отдаст ему в жены свою дочь. Пусть цыган бедно одет, пусть не имеет крыши над головой, но если у него много золота, то он желанный жених в цыганской семье. Таков старинный обычай, Ляля знал его и копил деньги, видя во сне и слитки золота, и прекрасную цыганку, поющую и улыбающуюся только ему одному. Однажды, будучи на вокзале, забежал Ляля за болгарскими сигаретами в вагон-ресторан стоящего на пути поезда Лена — Москва и столкнулся в дверях с проводницей.

— Куда лезешь? Не видишь ничего! — не очень ласково, но и не очень грубо сказала она и, вероятно, как-то особенно посмотрела на него, так посмотрела, что Ляля остановился и, забыв про сигареты, глядел на нее и молчал, пока не отошел поезд.

Не цыганкой она была и с виду неказистая. Но взгляд ее запал ему в душу, и на обратном пути он уже встречал ее у того же вагона, а она, увидев Лялю, заулыбалась и приветливо помахала ему флажком. И снова они ни о чем толком не поговорили, только улыбались, одаривая друг друга теплыми взглядами. А через два рейса она сошла в Усть-Куте. Было воскресенье, и они до вечера гуляли по берегу Лены. Река в этом месте была неширокой и холодной, особых эмоций не вызывала, как и окаймляющая ее на противоположном берегу негустая растительность. А городской берег был очищен от леса и на площадке у клуба моряков запружен вместительными японскими контейнерами и грузовиками фирмы «Като». Но Ляле в этот день все казалось прекрасным — и река, и леса, и контейнеры. Он забыл о тяжелом труде строителя БАМа, за который хорошо платят, но он стоит этого, а может, даже большего, забыл о неуютном общежитии, об однообразной нехитрой кормежке, о том, что сильно изменился здесь, огрубел, даже, видимо, одичал немного, несмотря на то что к ним на БАМ бесконечным потоком двигались эстрадные бригады. Ляля казался себе интересным, умным и благородным принцем, идущим под руку с не менее прекрасной королевой, которую он готов перенести через любую лужу и вырвать на ее пути любую корягу. Он узнал, что юную королеву зовут Верой, что отца она не знала, а мать оставила ее на попечение бабушки и укатила с молодым мужем куда-то на Север. Первое время мама писала, а потом и письма перестали приходить, и где живет она, и жива ли, Вера не ведает, но если бы мать вернулась, то она бы ее простила и даже ухаживала за ней, но она, Вера, хотя с виду и слабенькая, но гордая и ни за что не станет разыскивать ее сама. Пусть нелегко ей, но она уже привыкла жить одна, в дороге забываешься, люди вокруг, хотя и разные, и порой такое говорят, что от обиды тянет разреветься. Ляля хотел сказать, что у них похожие судьбы и он тоже одинок, но вдруг почему-то стал хвалить свою маму, говорить, какая она нежная и ласковая и как она любит его, и ей наверняка понравится Вера, так как мама обожает скромных и послушных девушек. Вера заулыбалась и поспешила на вокзал, встречным поездом она уезжала на свою станцию Лена. Но поезд запаздывал, и они целый час целовались на перроне. Вера уехала, и вскоре Ляля почувствовал, что не может жить без нее, и подумал, что, наверно, ей без него тоже будет трудно. Они взяли отпуск и поехали отдыхать к южному морю. Ляля ликовал от радости и лишь однажды зло вымолвил: «Вернусь домой и пойду к своей жене-цыганке!» А Вера поверила ему и испугалась: «Твоя воля, Ляля, но как же я теперь жить буду?» Ляля ничего не ответил, а утром целовал ее без конца и края, они даже не пошли на пляж. Ляля все целовал ее и говорил: «Пошутил я, нет у меня никакой жены-цыганки и не будет! Ты — моя единственная жена!» — «Я?!» — не поверила Вера и прижалась к нему всем телом. А он вдруг заплакал и, целуя ее, говорил сквозь слезы: «Нет и не будет цыганки. Ты у меня одна!» Вера усомнилась в его словах, глядя на молодых и красивых девушек, щеголяющих на курорте модными нарядами. Он заметил это и сказал: «Куда смотришь, Вера, смотри на небо, на горы, на худой конец на меня смотри, или я тебе не нравлюсь?» — «Нравишься, Лялечка, — щебетала она в ответ. — Я без тебя жить не смогу, не смогу, это точно, я уж много думала, а горы красивые, и небо, но когда ты рядом!»