Варлен Стронгин - Вечный всадник

И тогда старожилы решили, что в Костеры приезжал волшебник. И только самый опытный из них утверждал, что это был не волшебник, а начальник.

— Кто бы он ни был — не играет особой роли, — сказал другой старожил. — Лишь бы еще приехал!

— Приедет, — сказал самый опытный старожил. — Я слыхал, что его зазнобу звали Татьяной. И если это та Татьяна, которую я знаю, то наверняка приедет!

Но прошли месяцы, годы, а человек с попугаем в Костерах не появлялся.

— Гостиница у нас плохая, — объяснял костерчанам самый опытный старожил. — Вот и не едет к нам начальство. А когда приезжало, хорошо было!

— Да, — вздыхали старики, — было время! Зато о нас в газетах часто пишут, мол, делаем мы не просто шкатулки, а форменные чудеса! Весь мир удивляем!

— Это правда, — довольно улыбались костерчане. — Но хорошо было бы, если бы и нам хоть изредка чудеса подбрасывали. Хотя бы то же пиво! Ух и крепкое было, забористое!

О невиданном чуде еще долго помнили в Костерах, но постепенно стали забывать. Городок зажил прежней жизнью. Зимой в Костерах под тяжелыми снежными шапками дремали уютные домики, до пяти вечера работала фабрика, до семи шумели столовые, до десяти горели огни в клубе, между одиннадцатью и двенадцатью часами гасли экраны телевизоров, холод сковывал Стеру, как бы крепкими вожжами придерживая бег жизни. А летом городок оживал, расцветали сады, радовала глаз прозрачная речка, до поздней ночи бродили по улочкам влюбленные и просто взволнованные от необычного состояния раскованности разогретые теплом люди, головы пьянил свежий воздух и необъяснимо сладкое чувство простора, в бешеных ритмах и звуках беспечно надрывались транзисторы, проигрыватели, магнитофоны, и наперекор им, не так громко, но до боли задушевно пела у воды чья-то гармонь: «Ох, Костеры мои вы, Костеры, растревожили сердце мое!»

Ляля появился в Мареничах, когда ему было восемь лет. Еще раньше поселилась там его бабка. Проходил через Мареничи табор и оставил в приемном покое больницы тяжело дышащую и, как, видимо, считали цыгане, умирающую женщину. А врачи ее выходили, поставили на ноги. И осталась старая цыганка в этой больнице. Работала нянечкой, жила сначала в процедурном кабинете, а потом в небольшой комнатушке, где раньше хранились лекарства, носилки и пустые баллоны для кислорода. Еле уместились в этой комнатушке кровать и стул, а для стола места не нашлось. Поэтому ела цыганка на стуле или на кровати, постелив на нее газету. Жила спокойно, тосковала по табору и не знала, что его уже не существует. Не разбежался он, не осел на землю, а был преобразован в эстрадный коллектив под названием «Идущие за солнцем». Эстрадный администратор по фамилии Гуречко обещал цыганам безбедную кочевую гастрольную жизнь, к тому же с проездом за счет государства. Себе выговорил только их суточные и зарплату художественного руководителя коллектива. Цыгане посоветовались и сказали ему «добре», принимая Гуречко за украинца. Стали репетировать, распределили роли — кому петь, кому танцевать, а кому и то и другое делать. Кто по возрасту уже не мог драть глотку, трясти плечами и бедрами, изображали на сцене «фон», то есть цыганский табор в разноцветных одеждах, и, когда нужно, хлопали, кричали и даже подвывали. Сам Гуречко отпустил бороду, облачился в сапоги, в цыганскую одежду и перед началом представления читал громко монолог, написанный не менее бойким, чем он, московским автором. В монологе говорилось о цыганах, всю жизнь безуспешно шагавших за солнцем в поисках счастья. Шли цыгане по степям и горам, недоедали, мокли под дождем, мерзли на снегу, но пели песни и танцевали в надежде, что в конце концов они догонят солнце и оно обогреет их. И неизвестно, удалось бы это когда-нибудь цыганам, если бы не советская власть, которая не могла остановить солнце, но остановила цыган, приучила их к оседлой жизни, и теперь солнце светит над их головами и поют они новые песни, лишь веселые, и танцуют новые танцы, лишь радостные, и если грустят порою, то лишь вспоминая свою прежнюю горькую жизнь. Гуречко очень проникновенно читал этот монолог и моментами сам себе казался если не олицетворением советской власти, остановившей цыган, то уж наверняка согревшим их солнцем. Ежедневно по несколько раз в день он читал этот монолог, и со временем ему стало казаться, что он сам пережил все цыганские беды и радости и сам не кто иной, как заправский цыган, самый главный в коллективе, и он обязан выглядеть внушительно, для чего на каждом из его пальцев должен сверкать большой перстень из литого золота. Цыгане не перечили своему руководителю, безропотно отдавали ему суточные и еще благодарили, так как Гуречко не раз выручал их из милиции, куда они иногда попадали, промышляя днем до начала концертов гаданием и спекуляцией. Гуречко как руководитель эстрадной бригады обещал милиции улучшить воспитательную работу и приложить все усилия для искоренения пережитков прошлого во вверенном ему коллективе. Милиция вздыхала, но отпускала цыган с миром, не желая срывать концерты с битковым аншлагом и тем самым лишать свою собственную филармонию столь ожидаемой прибыли, которой она сможет покрыть убытки по симфоническому оркестру.

«Идущие за солнцем» работали много, но старели солисты и солистки, а молодого пополнения не было. У одной из певиц коллектива подрос сынишка, которого назвали Лялей в честь популярной цыганской актрисы Ляли Черной. Но не помогло популярное имя. Сынишка не умел ни петь, ни танцевать, даже в «фоне» сидел неуклюже, и сколько ни билась с ним мать, сколько ни старался специально приглашенный режиссер, ничего путного из мальчика не получилось. И тогда мать решила родить еще одного ребенка, чтобы вскоре он мог пополнить ряды ансамбля. И надо же такому случиться, что «Идущие за солнцем» гастролировали недалеко от Мареничей. Мать поехала туда узнать, где похоронена ее старушка, пришла в больницу и сразу же наткнулась на свою прародительницу. Сколько тут было взаимной радости, слез и стонов. Счастливая мать решила обрадовать старушку и на следующий день привела к ней внука, который мог теперь скрасить ее последние годы. «Идущие за солнцем» поехали дальше, а Ляля остался в Мареничах. Он и бабушка спали на одной кровати, а когда бабушка умерла, Ляле оставили эту комнатушку, негласно объявив его сыном больницы. В школе учителя помогали ему по математике и литературе, общими усилиями дотянули Лялю до восьмого класса, а после окончания восьмилетки он пожелал стать строителем, и, наверно, потому, что прослышал, будто строителям в первую очередь дают жилплощадь. Ляля уехал в областной город, где поступил в строительное ПТУ, получил хорошую специальность и заехал в Мареничи только попрощаться, обещая, что он еще вернется сюда и отблагодарит всех друзей, кто помог ему стать человеком.