Степан Сарыг-оол - Повесть о светлом мальчике

Осень была прекрасной. Оставленный русскими улуг-шольский хлеб всех поражал своей тучностью. Вот в это время у нас в Амыраке и появились китайские солдаты. Взрослые это восприняли как удар молнии, а нам, мальчишкам, было только любопытно вертеться возле них, разглядывать их серые, как стволы осин, гимнастерки, шлемы с козырьками, точно нос у сома, веера из какого-то белого мягкого шелка, которыми они постоянно отмахивались от комаров и мошкары. Слушать непонятную речь: конг-конг-конг — точно ботало гудит на шее коровы.

В наших аалах китайцы появлялись в сопровождении какого-нибудь тувинского чиновника, который следовал за ними так же неотступно и изгибался так же послушно, как собачий хвост. Гости эти жаловали не во всякую юрту, а в те, что побогаче. Если же подъезжали к сереньким юртам, то, не спешиваясь, заглядывали в дверь и отдавали приказания: хлеб ли полить, коня ли постеречь, изгородь ли починить. У некоторых наших девушек вдруг появились подарки: серьги нетувинские, колечки, платочки. О таких девушках скоро стали петь частушки непристойные, особенно усердствовали мы, мальчишки… «Китайский шелк облиняет — кто потом его наденет? Девичья краса опозорена — кто потом рядом сядет?»

Правда, если, случалось, «мирные» китайцы женились на тувинках, то этому не противились, а считали за честь, даже приданого больше давали.

Так вот, скоро наши тувинские чиновники стали сгонять народ на уборку улуг-шольского хлеба. «Послужить солдатам Ян Чи-чао наша священная повинность!» Будто кедровки во время лесного пожара, метались чиновники на своих лошадях, земля под ними горела, на спинах людей плетьми костры разжигали.

Открыто роптать люди боялись, но про себя все шипели, точно перекисший кумыс:

— Пусть чужие собаки дерутся, а мы при чем?.. Между двух огней сидеть — оба крыла спалишь… Одновременно ревут от голода белый и желтый медведи — беда!.. И нам всем голодать…

Скоро тем не менее улуг-шольское море хлебов окружили голые человеческие спины, задымились костры. Между этими кострами метались чиновники с криками: «Давай, давай! Скорей!» Их ременные плети были окровавлены.

Люди жали гоминьдановцам хлеб, а на их собственных полосах хозяйничали птицы. Бывало, на десятину сгоняли по сорок-пятьдесят мужчин — двух трубок выкурить не успеешь, как они оказывались на том конце полосы. Случалось, сам министр Ян приезжал полюбоваться такой работой и, хваля, сравнивал работающих с пожаром во время ветра. На вспомогательных работах тоже приходилось торопиться под плетьми чиновников. Вязали снопы, тащили на ток, обмолачивали, сносили в амбары и сухие ямы: ни одно зернышко этого урожая не должно было миновать амбары Ян Чи-чао.

«Чужая земля неровная — споткнутся, чужая еда с проклятьем — подавятся», — говорили люди.

Зимой все вроде бы утихло, и народ немножко успокоился, но едва желтая весенняя вода наполнила поливные канавы, китайцы появились снова.

На полях шла подготовка к севу. Тут поливают, там перепахивают пар, чтобы закрыть послеснежную влагу, дальше выжигают сорную траву, а мальчишки на ездовых быках вовсю заливаются песнями, соревнуясь с жаворонками.

Мы с дядей Баран-оолом, после того как я полил целый шан земли, впрягли в плуг синего и белого быков и начали пахать. Лемех у плуга был железный — я разыскал его на русском пепелище, — привязанный к основе веревками и проволокой. Плуг скрипел на все лады, но мы весьма гордились этим сооружением, ведь обычно у нас пахали деревянными сохами. Однако пахал он неровно. Там, где земля была полита хорошо, лемех глубоко уходил в почву, и оба быка натужно дергали, стараясь вытащить плуг. Вытащат — плуг скребет землю поверху, а дядя орет, чтобы я бил быков, не давая им передышки. И только, когда дядя подлаживал лемех, можно было остановить измученных животных. Они стоят мокрые, вывалив языки, дышат, колыхаясь всем телом, точно палка в струящейся воде.

Не успели мы сделать пятнадцать мучительных кругов, как к нам подскакали два всадника. В одном из них я узнал тувинского чиновника Чирык-Мерена, а другим был китайский чиновник. Оба без винтовок, лишь с револьверами на боку. Мерен приветствовал дядю:

— Пусть острым будет твой плуг!

— Будь по-вашему. Пусть и ваша поездка закончится благополучно, — отвечал дядя.

Мерен сказал, что от каждой юрты на пахоту требуется предоставить быка или лошадь с погоняльщиком и снаряжением. Кто опоздает, тот должен предоставить сверх овцу или козу на питание работникам.

— Только дошла моя очередь поливать, — взмолился дядя. — Первый день я сегодня коснулся плугом земли, разрешите закончить хотя бы этот клочок.

— Видно, ты не понял! — заорал Мерен. — Скоро сам Ян Чи-чао сюда явится, плети за тебя принимать я не буду — кожа у меня тонкая! Не говори, что тебя не предупреждали!

Чиновники хлестнули лошадей и умчались, а дядя зло выругался и, чтобы успокоиться, высек огнивом искру, закурил. Когда дядя рассердится, он сосет трубку, словно томимый жаждой человек воду пьет: ни через рот, ни через нос дым не выпускает. Кажется, лишь через глаза чуть-чуть дым идет. В такие минуты разговаривать с ним невозможно, брови его сомкнутся, не смотрит ни на кого. Я сижу и жду, что будет дальше, быки тоже ждут. Когда я поднимаюсь — быки начинают дышать сильнее, словно переговариваются: «Наш мучитель, чертенок, подходит!» Я ласкаю шершавыми грязными руками их морды и уши и отвечаю мысленно: «Но-но! Нечего особенно жаловаться! Я вижу, как вам трудно и плохо, но мне же еще трудней: свою муку переживаю и вашу тоже!..»

Наконец дядя словно очнулся, вздохнул и приказал мне распрягать быков: поедем домой. По нашему поверью, если в первый день не закончишь пахоту, как положено, урожая не жди. «День пробы плуга» не удался.

Когда мы приехали к юрте, дядя поговорил с теткой и сказал мне:

— Ну, Ангыр, садись на синего быка и поезжай в Тюлюштерский стан.

От этих его слов сердце мое так запрыгало, что казалось, через рот выскочит. Как же это он посылает меня одного к таким злым людям? Дядя попытался успокоить меня:

— Мальчишек они не трогают, сынок. Прошлой осенью у взрослых вся кожа со спины сползла, а мальчишки целой ордой толклись возле, мясо ели.

— Ты же послушный и сговорчивый, — поддержала его тетка. — Стараться будешь из последних сил угодить, тебе там хорошо будет.

Так мы оба: синий бык и я, не имеющие права ни от чего отказываться, отправились по назначению.

Когда я подъехал к Улуг-Шольскому поселку, то увидел, что руины почти сровнялись с землей, но запах гари до сих пор не рассеялся.

Вокруг, насколько видел глаз, пахали, боронили; пищали несмазанные колеса плугов, щелкали бичи. Невдалеке я заметил стан и подъехал к нему. Сердце мое прыгало, как у зайца. На костре что-то варилось, а возле сидел черный коренастый мужчина. Не взглянув на меня, он грубо спросил: